Дочь Волка - Виктория Витуорт

Впрочем, при чем здесь нравится? Да Ингельд этого даже не заметит.

Он стиснул зубы, а руки еще крепче сжали древко метлы, словно это было его оружие. Фредегару стало тяжело дышать. Он знал, что причина того – его злость на Ингельда, этот источник темной энергии, на который он мог все списать, когда над ним вновь начинали смыкаться тени.

Но он также понимал, что это и грех, и опасность. Если слишком долго идти по этому пути, можно никогда уже не найти дорогу назад.

Он снова принялся мести, сосредоточившись на ритмичных протяжных движениях метлы, как будто каждое из них было строкой молитвы, и постепенно горячая тяжесть на сердце начала отступать. Этот грязный пол никогда не станет чистым по-настоящему, и в тростниковой кровле церкви, начиная с первых заморозков, полно мышей. Там же нашли себе пристанище и воробьи; вслушиваясь сейчас в их чириканье, он жалел, что жители Донмута и вполовину столько не поют в церкви, как это делают маленькие серо-коричневые пичуги. Фредегар перестал мести; при мысли об этой пернатой пастве в крытой тростником крыше и ее неумолчных песнопениях на лице его появилось некое подобие улыбки, несмотря на то что пичуги доставляли ему столько хлопот.

Но вскоре лицо его вновь стало мрачным.

Накануне, после ужина в зале монастыря, он предложил Ингельду заменить тростниковую кровлю, поскольку установилась хорошая погода.

– Вы только посмотрите на нее, отец настоятель! Провисла, местами почернела, обросла мхом! Да и воду пропускает.

Ингельд сказал, даже не повернувшись к нему лицом:

– Так распорядитесь, чтобы нарубили тростника.

– Я подумывал о дубовой дранке…

Большой зал в Донмуте, зал Радмера, был крыт досками. И там он ни разу не видел птиц, да и мышей тоже почти не было. Тот зал также был украшен красивыми резными панелями из дерева и другими элементами отделки тонкой работы.

– Только если вы сами за них заплатите. – Ингельд прошел мимо, чуть не касаясь его, и вышел во двор.

Ему заплатить за них? Единственное, что представляло какую-то ценность из его пожитков, были книги: Псалтырь, Евангелие, потрепанный пенитенциал…[42] Имел ли в виду аббат, что он должен продать их, чтобы заплатить за доски? Он уверен, что смог бы найти на них покупателя в Йорке, но почему он должен это делать? Они не были ему необходимы – записанное в них навсегда осталось в его сердце, – но он любил их. И когда он смотрел, как Ингельд проходит мимо, внутри у него поднималась волна холодной болезненной ярости.

Фредегар снова начал мести, короткими злыми рывками скобля утоптанную грязь. Земляной пол. Голая земля и тростниковая крыша в Доме Господнем. Собственное небольшое и уютное жилище Ингельда тоже было крыто тростником, но там хотя бы были деревянные полы… И вновь он заставил себя успокоиться. Не стоит со злости оставлять борозды на священном земляном полу.

После того как он закончит подметать, нужно будет переключить свои мысли на украшение алтаря. Покрова здесь были хорошего качества, но старые, в пятнах воска и копоти, местами протертые, с распустившейся вышивкой. В темноте церкви трудно было заметить их плачевное состояние, но когда он вынес их на свет, смотреть на них было больно. Следует поговорить об этом с domina Абархильд.

Деревянные подсвечники.

Чаша для причащений из рога. Из обычного рога – для Sanguis Christi, крови Христа!

Только крест для крестного хода представлял собой какую-то ценность благодаря своей красоте и искусству сделавшего его мастера, но он стал главным сокровищем этого монастыря за много лет до рождения Ингельда. Хихред рассказывал ему, что в свое время он играл роль боевого знамени и более ста лет тому назад его брали на битву с мерсийцами. И конечно же, слова молитвы, начертанные на его перекладине – Восстань, Господи, и рассей врагов наших, – больше подходили для масштабных сражений.

Три месяца он мирился со всем этим. Вполне достаточно.

С каждым взмахом метлы постепенно приближаясь к выходу, Фредегар неожиданно заметил длинную тень – солнце уже клонилось к закату в этот день зимнего солнцестояния. Снаружи его определенно кто-то поджидал. И, судя по движению тени, был этот человек беспокойным и суетливым. Неужели кто-то из его паствы набрался смелости и пришел, чтобы посоветоваться с ним? Фредегар прислонил метлу к стене и направился к выходу. Его босые ноги ступали бесшумно, и тем не менее, когда он дошел до порога, тень бросилась наутек. Так что, когда Фредегар вышел под навес, церковный двор, освещаемый закатным декабрьским солнцем, оказался пустынным. Он посмотрел по сторонам. Траву уже прихватил мороз, и на ней осталась вереница чьих-то следов, однако этот робкий посетитель, похоже, унесся отсюда со скоростью ветра.

Фредегар глубоко вздохнул. Если кого-то в его пастве мучают угрызения совести, оставалось надеяться, что в конце концов он найдет в себе мужество прийти снова – будь то мужчина или женщина. Он повернулся лицом к входу, чтобы идти заканчивать уборку, и в этот момент взгляд его упал на небольшой предмет неправильной формы, лежавший на пороге.

Он был аккуратно завернут в кусок коричневой мешковины. Священник осторожно поднял его, не зная, что может там обнаружить, но края ткани раскрылись сами, а внутри оказался небольшой вырезанный из кости крестик на кожаном шнурке. Простенький, но сделанный довольно искусно, симметричный и тщательно отполированный. Покрутив его в руках, он вдруг нахмурился, потому что понял: это была копия главного сокровища их монастыря, бронзового с позолотой креста для крестного хода – те же пропорции, те же поперечины, те же выступы. Кто-то очень внимательно рассматривал его, а потом с великим терпением изготовил этот дар, который мог оценить только он, Фредегар.

Но кто это мог быть? Кто из жителей Донмута мог бы длинными зимними вечерами тратить время на то, чтобы сделать чужеземному священнику столь значимый для него подарок? Крестик раскачивался на кожаном шнурке туда-сюда, возбуждая его любопытство.

Этот дар от неизвестного беспокоил его. Он не знал, на что соглашается, принимая его. Если подарок был оставлен для Ингельда, тогда он, без сомнения, был знáком любви от одной из хихикающих девиц, сновавших в зале. Во внешности и поведении Фредегара, конечно же, не было ничего такого, что могло бы вызвать у кого-то из женщин столь неподобающую привязанность. Они обычно шарахались от него. Он был уверен, что историю про смерть Кудды знали уже все.

А вот осмотрительность Ингельда вызывала большие сомнения.

День святой Луции, самый короткий в году… В первый раз за все долгое время пребывания Фредегара в Донмуте кто-то, помимо Элфрун или Абархильд, проявил дружелюбие по отношению к нему. Все еще пребывая в задумчивости, он пожал плечами и связал кончики шнурка, после чего надел крестик себе на шею и спрятал под рясой. От кого бы он его ни получил, это был дружеский жест.