Дар берегини - Елизавета Дворецкая

Возле печи обнаружились еще несколько женщин: оторванные от своих дел, они стояли, опустив руки и потупив глаза. Войдя, Свен остановился, не зная, стоит ли ему здороваться с ними или лучше их не замечать. Ступив в ворота городца Малина, он очутился в чужом, малоизвестном ему мире. Каждая мелочь здесь имела значение, каждая вещь находилась на своем, раз и навсегда определенном месте, для каждого дела были давно установленные способы решения. Не зная этого уклада, он легко мог совершить промах. Никогда раньше Свен и его товарищи-русы не входили в дома древлян как гости – общение их по большей части шло в киевских погостах.

– Поклон чурам, – Свен поклонился чурову куту, – поклон хозяевам, – второй поклон он отвесил вставшему перед ним Боголюбу, – и третий всем добрым людям!

Ельга перед отъездом пыталась наскоро обучить его правильному поведению, но и она не знала всех тонкостей древлянского обычая. Однако если он и промахнется в чем, то это к лучшему. Как сказал Фарлов, для успеха их дела Свену куда полезнее выглядеть в глазах древлян дурачком, чем слишком умным. «Необучен я дураком-то прикидываться», – сказал ему тогда Свен. Опасность для жизни, которой он подвергался, его скорее бодрила и воодушевляла, чем тревожила, а вот опасность уронить себя была неприятна. – «Не тревожь сердца своего! – Асмунд положил ему руку на плечо. – Прикидываться тебе и не придется!» И, видно, был прав, поскольку Свен уразумел смысл этого утешения лишь тогда, когда Асмунд уже от него отошел.

Руки Боголюб гостю не подал, и Свен не пытался подать ему свою: с какой стороны ни глянь, а они друг другу не ровня. Годами, да и положением, Боголюб Свена превосходил, но тот вовсе не желал признать себя младшим. Ведь он был здесь не за себя, а за всю Русь, все наследие Ельга, а уж та намного выше земли Деревской!

Боголюб вошел вслед за гостем и направился к печи. За хозяином торопливо просеменила та женщина-большуха в высокой намитке; в руках она несла темную от времени деревянную чару с резной утиной головой. С гладких боков чары падали на плахи пола мокрые мутные капли: видно, кого-то спешно сгоняли в погреб за пивом и наливали дрожащими от волнения руками.

– Благо тебе буди под нашим кровом! – произнес Боголюб. – Будь гостем, и да примут тебя чуры наши к печи!

– Боги в дом! – ответил Свен.

Большуха привычным величавым движением, двумя руками держа чару, приподняла ее, предлагая сперва богам, потом подала гостю. Самым заметным на ее лице был нос: украшенный горбинкой, он заметно выдавался вперед, а поджатые узкие губы и скошенный подбородок казались обрывом к пропасти. Серые глаза смотрели на гостя с явным подозрением, и Свен не посмел ей улыбнуться – едва ли выйдет убедительно. Принимая чашу, незаметно подставил под ее дно мизинец – средство отвратить порчу, Ельга научила. Тоже приподнял – он много раз видел, как это делают уважаемые люди на отцовских пирах, – отпил и передал Боголюбу.

– Пью на тебя из полной чары, – князь тоже отпил, – за доброе здоровье, чего себе желаю, того же и тебе!

– Вы меня простите, – покаянно добавил Свен, – я вежеству мало учен. Не обессудьте, если где не как ступлю, не так скажу. Молод еще…

Большуха окинула его насмешливым взглядом – рослый, мощного сложения, с крупными чертами продолговатого лица, Свен из юных отроков вышел лет десять назад. Но Боголюб благосклонно кивнул: уж с ним Свену было не тягаться вежеством и опытом. Он сам был воплощенная мудрость всего рода маличей.

– Пожалуй к нашим чурам, – князь указал на скамью у стола. – Гости в дом – боги в дом, а у нас для гостя всегда доля приготовлена.

Свен шагнул было к столу, но заметил, что большуха загораживает ему путь и кивает куда-то в другую сторону. Он оглянулся: там была лохань, а возле нее стояла молодая женщина с кринкой в руках. Вот кому старуха подавала знаки глазами у него за спиной! Сообразив, что прежде чем идти к столу надо омыть руки, Свен приблизился к лохани. Женщина с кринкой была совсем молода – ровесница Ельги, не более. Судя по красной бахроме из шерстяных нитей, пришитой к очелью, это была молодуха. Чья, полюбопытствовал про себя Свен? Должно быть, невестка дедова. Он украдкой огляделся, но никакого молодца, похожего на мужа этой молодицы, не увидел.

Молодуха поливала ему на руки, не поднимая глаз. Свен незаметно поглядывал на нее: лицо было из тех, что сразу привлекают взгляд. Не так чтобы очень красивое, скуластое, оно заметно сужалось к подбородку, придававшему ее облику выражение женственной мягкости. Это уравновешивало высокий и широкий лоб, говоривший об упрямстве и твердости духа. В ней не было бьющей в глаза красоты, но чем-то это лицо цепляло: ощущением глубины, скрытой за внешней неподвижностью, горячностью всех чувств, от которых на щеках ее пламенел румянец. Только раз, передавая рушник, висевший у нее на плече, молодуха прямо взглянула на Свена, и от взгляда ее больших голубых глаз у него вдруг что-то дрогнуло внутри. Он вдруг заметил мягкие розовые губы, и часто забилось сердце. Даже забыл на миг, зачем здесь оказался.

Но хозяева ждали, не сводя с него глаз. Свен вернул молодухе рушник, тщательно пригладил волосы и прошел к столу. Его самого забавляли усилия, с которыми он пытался придать лицу смирное и вежливое выражение, и он изо всех сил старался не улыбнуться. Уж не веселиться он сюда пришел. Оступишься – пропадешь.

Стол занимал самое светлое место в избе: в чуровом углу, куда падал свет из окошек с двух сторон. Прямо перед глазами у Свена оказалась полочка, откуда Боголюбовы деды взирали на него сверху, покрытые, как крышей избы, вышитым рушником. Вспомнилось, что слышал где-то: когда отмечают поминки, ежедневный рушник заменяют на другой, более длинный, так чтобы концы свешивались до самого стола и служили дорогой между миром живых и миром мертвых. Сейчас, слава богам, рушник был короткий и древлянские чуры прочно сидели в своем мире, отгороженном от этого.

Большуха сняла покровец со стола, явив взорам каравай хлеба и берестяную солонку с солью. Та румяная молодуха и две другие женщины поставили блюдо с печеной репой, чищеный лук и чеснок, жареную рыбу, белый сыр с отпечатками ряднины на боках, солонину. Свен старался на Боголюбовых домочадиц не смотреть: чтобы понять, как неучтиво пялиться на женщин в чужом доме, и его скромного вежества хватало. Почему-то он чувствовал, когда у него за спиной проходила та румяная, будто ждал от нее чего-то особенного. Большуха стояла, сложив руки на поясе, и наблюдала за ними. Свен не казался ей таким уважаемым гостем, чтобы ухаживать за ним самой. Строго говоря, Свен и Боголюб, как жители разных миров, были невидимы друг для друга и им было трудно соблюдать обычай: для этого ведь нужно стоять на ступенях одной и той же лесенки, где ясно, кто старше, а кто младше. Воля Ельга Вещего, подчинившего древлян руси, свела их вместе, но никак не могла сделать единым целым. И не перемешать их, как воду и масло, сколько ни болтай…

И если русь стремилась лишь к подчинению древлян, как и других племен окрестных, то древляне в мечтах видели Полянскую землю, подчиненную себе, как встарь, «из покону», где вовсе не будет никакой руси и русского духа.