Старьевщик - Терри Биссон

Со мной тоже происходило одно и то же: я поворачивался к двери (с закрытыми глазами), и там, не в реальной жизни, а в моем воображении, стоял сам старик, только молодой – не мой ровесник (а сколько мне сейчас?), но молодой в той же степени, в какой молоды все, умершие в молодости. Бессмертный в некоем непостижимом смысле.

Я вначале боялся наткнуться на Панаму, однако Генри все время лежала одна, как Спящая красавица в бюстгальтере с синими птицами.

К счастью или к несчастью, всему приходит конец. Мы с Ленни только сбросили очередной груз на платформу, когда он потянул меня за рукав и сказал:

– Хэнк вверху.

И я тоже его услышал.

Запись играла далеко наверху, на девятнадцатом этаже. Хотя звучала как-то не совсем правильно. Мы поехали наверх на лифте. Кто-то (Генри? Панама?) включил проигрыватель, но на иголку налип комок пыли, и она раз за разом перепрыгивала назад на предыдущий желобок, повторяла одну и ту же ноту.

– Я так одинок… Я так одинок… Я так одинок… Я исправил ситуацию (подул на иголку) и заново запустил пластинку. Ленни сидел на кровати матери, скрестив ноги в стиле Фреда Астера. Большие карие глаза Гомер были закрыты, и уже несколько «дней». Я закрыл свои, как только хриплый голос запел, и вот он снова стоит в дверях, в шляпе, прямо как Хэнк.

Потом я услышал крик и открыл глаза, отец исчез. Ленни стоял, дергая волосы и лямки бюстгальтера Генри. Внизу раздавались крики, гиканье и улюлюканье.

Генри наконец проснулась. Она села с широко открытыми глазами, скинув с себя Ленни и прижав одеяло к груди. Иголка тикала в одном желобке, опять застряв:

– Я так одинок… Я так одинок…

Снизу послышались смех и нечто похожее на пение. Шаги. Разбитое стекло.

– Пахнет восхитительно, – заметила Гомер. – Время отправляться в путь.

Я тоже почувствовал запах. Честный и понятный запах бензина, похожий на распахивающиеся в разуме двери. И что-то за ним, что-то еще.

Дым.

У каждого есть нечто дорогое сердцу, что-то самое важное на свете. Жизнь – только бесконечные поиски, определение этого нечто. Вы можете обнаружить, в чем его смысл, как раз перед концом, в тот момент, когда потеряете все. Если повезет.

Если повезет (а мне всегда везло).

Меня еще в Академии учили не пользоваться в подобной ситуации лифтом. Дым уже заполнял огромную центральную шахту «Миллениума». Я преодолел полпути по лестнице с Гомер на руках, когда вспомнил, что оставил наверху альбом и проигрыватель, не говоря уже о Генри и Ленни. Впрочем, я мог бы и не беспокоиться. Они ждали меня у двери. Спустились на лифте.

– Собака мертва, – заметила Генри, когда мы бежали за Ленни к выходу, на ослепляющий свет.

Ленни толкал тележку. Генри несла свой свитер в одной руке и альбом в другой. Я думал, она спасла пластинку, но потом увидел, что обложка пуста.

– Едва ли, – отозвался я, укладывая Гомер в тележку. Ее тело превратилось в маленький, безвольный носок. – Она спасла нам жизнь.

– Тебе, может быть, – возразила Генри. – Я свою спасла сама.

Гомер покинула нас. Ее глаза широко раскрылись. Я закрыл их рукой, потом вытер свои. На сей раз действительно слезы. Я моргнул и посмотрел на горизонт, как обычно делают в фильмах. Мне следовало отметить дату, но в Вегасе невозможно определить ее. Снег на вершинах гор мог означать и весну, и лето, времена года здесь не похожи на островные. Здесь есть только элементы: скалы, снег, песок, стекло и асфальт.

Ленни втащил Гомер внутрь, поставил тележку в лифт и послал его вверх. Обычное погребение для викингов. Я все еще плакал, когда он вернулся, но уже не так сильно. Я в какой-то степени почувствовал свободу. Тревожное состояние.

Генри все еще не надела свитер. Может, просто из-за жары.

– Где Панама? – спросил я скорее из вежливости, чтобы она не заметила моего пристального взгляда.

Она пожала плечами. Все синие птицы тоже пожали плечами.

– Панама «Миллениум» ага! – сказал Ленни, указывая на верхушку здания, светящуюся то ли от солнца, то ли от более земного, горячего пламени. Трудно определить.

– Время отправляться в путь, – объявила Генри, перекидывая свитер через плечо, как мешок.

Окна лопались от жары, изливаясь дождем на стоянку. Мы попятились на улицу, когда завелся грузовик, обтекаемый новый «Набиско».

Знакомое лицо выглянуло наружу.

– Вы старьевщик? – спросил Индеец Боб, оглядывая мои небесно-голубые брюки с одной полоской. – В какую вам сторону?

– На запад! – ответила Генри.

– Ага! – подтвердил Ленни. Кто я такой, чтобы им возражать?