Нестор-летописец - Наталья Иртенина

«С духами говорить — это тебе не веретеном трясти», — сказала ворона.

Опомнился Душило в сугробе. Глубоком и холодном. В чистом поле. Сбоку в синем морозе плавало рыжее солнце. Невдалеке водили хоровод три березы, украсившие свои жесткие вздыбленные волосы вороньими гнездами. Пониже на ветках дрались две птицы. Вокруг летали остальные. От их карканья закладывало уши.

Храбр встряхнул головой, посмотрел в одну сторону и в другую. Поодаль, в нескольких шагах, стояло пугало и часто моргало слезящимися глазами. Душило с великой досадой отмахнулся от него, догадавшись, что его мучения не окончены. «Обманул чертов колдун», — с тоской подумал он.

— Дядя, — сипло сказало пугало и ковырнуло пальцем в носу, — купи череп. Недорого отдам.

Душило устал от бестолковых разговоров с духами чуди. Ему казалось, что голова его работала как никогда ясно и мысли отливались в четкую форму, какой прежде не имели. При том он впервые в жизни натерпелся такого страху, что напрочь забыл, зачем ему все это понадобилось. Морозная ясность и отточенность мыслей лишь добавляли страстям глубину и силу. В то же время он понимал, что все это неизбежно и просто так его не отпустят. Очень уж обидчивым оказался волхв, даже после смерти никак не успокоится. Душило его сразу узнал, хотя подземная страна Манала, где живут души умерших, наложила на него свою печать. Волхв был дик и страшен: из пасти торчали клыки, в глазах полыхало пламя, и огненные языки стремились дотянуться до храбра. Совершенно голого и черного, будто обугленного, кудесника везли на себе два упыря со свирепыми харями. Ятра у волхва оказались огромные, бычьи. Наверное, из-за этой подробности Душило не испугался так сильно, как можно было, пропустил мимо сознания половину проклятий, которые обрушил на него волхв.

Но в сугроб его загнал не кудесник, а самый настоящий вана юмал. Или мардус. Разобраться точнее не было никакой возможности. От этой черной, крылато-хвостатой твари Душило убегал так, как никогда в жизни не бегал.

— А если не куплю? — спросил он.

— Пожалеешь, — с готовностью ответило пугало, залезло бородавчатой пятерней под лохмотья и почесалось. — То не простой череп, а голова коня Олега Вещего. В черепе жила змея, от нее погиб князь. А волхвы ему это предсказали.

— Ну и что?

Душило чувствовал, как стремительно уходит от него ясность мысли, а на ее месте вырастает темный лес. Даже если имеется через тот лес дорога, то непролазная, заколоделая.

— Череп с могилы Олега Вещего, — настойчиво проговорило пугало. — Ни у кого нет, а тебя будет. Цену ему набьешь. Может, какой из князей воспылает купить его у тебя. А, дядя?

Пугало зажало ноздрю и высморкалось в снег. Поскребло струпья на морде.

— Тут и могила Олегова недалече, — кивнуло оно башкой.

— Врешь, — вдруг сообразил Душило. — Олегова могила возле Киева, на Щекавице.

— Не вру, дядя. Не в Киеве и не в Ладоге, а здесь, у Деревяниц.

— А в Ладоге с чего? — удивился храбр.

— Колбяги говорят. У них на все свое соображение.

— Ладно, — обреченно согласился Душило, — давай свой череп.

— Сперва куны, дядя.

Душило нащупал на поясе кошель, а в нем несколько дирхемов. Высыпал на ладонь две штуки и бросил их привидению. Пугало ловко поймало обе монеты, попробовало серебро на зуб.

— Годится, — сказало оно, подняло со снега куль и метнуло его в храбра. — Держи.

Душило сплоховал — не успел подставить руки. Тяжелый мешок врезался ему в лоб.

…Очнулся в том же сугробе, у тех же берез с вороньими нахлобучками. Это вселило в него надежду. Когда он путешествовал к духам, дорожные видения не повторялись. Может быть, путь завершен?

В природе был мир и покой. Снега с коркой упревшего наста блистали на солнце. Березы распустили волосы по ветру и нашептывали сказки умаявшимся воронам. Душило оглядел стороны света. Увидел поблизости человека в бараньем кожухе и маленькой шапочке, с засунутой за ворот бородой.

— Ишь ты, — подивился храбр, — ну прямо проходной двор, а не чисто поле.

— И чего лежим? — поинтересовался незнакомец.

— Ты кто? — спросил Душило вместо ответа.

— Поп Тарасий. Некоторые зовут меня также Лихим Упырем, и они не так уж неправы. Долго лежать-то будешь, Божье создание? Отморозишь чего ни то.

Душило попытался встать, но ноги разъезжались и были как деревянные горбыли.

— Э-э, — сказал поп Тарасий, — вижу, не без причины ты тут прилег.

Он подошел ближе, с хрустом ломая наст, и подставил храбру плечо.

— Медом злоупотребил или чем?

— Или чем, — мрачно сказал Душило. — Колдун опоил. Ты бы, поп Тарасий, поменьше вопросов задавал. Не видишь — не в себе я.

— Мешок-то свой подбери. Я его не потащу, ты и так тяжелый, — пропыхтел поп, сгибаясь под весом храбра.

— Какой еще мешок?

Душило оглянулся и подцепил куль. Внимательно рассмотрел его, ощупал.

— Хм. А то пугало, знать, не призрак было.

Он потащил мешок за собой. В десятке шагов от места его лежания обнаружилась дорога.

— О! Это я по ней сюда прибежал? Ну надо же.

За дорогой, ниже по холму, на берегу реки стояло сельцо из нескольких изб.

— Деревяницы, — сказал Тарасий. — Разбойное гнездо. Обогреться там не пустят, да не очень-то и хотелось. Придется до Новгорода с тобой идти.

— Я тебя не подряжал, отец, — ответил храбр. — Иди себе куда шел.

Он потопал ногами, разгоняя стылую кровь, и пошел сам, без помощи.

— Далеко ль до Новгорода?

— Версты четыре. А ты меня не гони, матерый человечище, мне с тобой по пути.

Поп ростом был ненамного меньше, и шагал размашисто, бултыхая рясой.

— Эх, коня бы! Мой где-то потерялся. И холоп с конем вместе… А может, я его прибил? — задумался Душило.

— Коня?

— Холопа. Или я колдуна прибил?.. — Он нахмурил лоб, собирая по кусочкам воспоминания. — Кого-то прибил, а кого — не знаю, — пожаловался он. — Все под руку лез, я его и того… Не в себе был.

— До смерти?

— Кто ж его знает! — Душило поглядел на свой пояс. — Меча тоже нету. Меч жалко.

— Зовут-то тебя как, горе?

— Душило.

— Это что за имя? — удивился поп.

— Я же не спрашиваю, за что тебя Упырем кличут.

— Упырем меня матушка с батюшкой назвали, — охотно объяснил поп. — Язычники были и хотели таким способом охранить свое дитя от упырей. Лихим же меня прозвали, когда вошел в возраст, ибо бывал я буен, охоч до драк и девок.