Крайняя мера - Мартин Стивен

Дигби не слышал и половины слов Робина. Его лицо покрыла мертвенная бледность, а руки вцепились в поводья с такой силой, что лошадь встала на дыбы. Вдруг Эверардом овладела внезапная слабость, и, оцепенев от страха, он отпустил поводья и положил руку на луку седла.

— В это невозможно поверить. Ты говоришь ужасные слова и просишь моей помощи? — пролепетал Дигби.

— Не прошу, а требую. — Кейтсби наклонился к другу и, вздернув подбородок, заговорил тоном, не терпящим возражений: — Это не детские игры и глупые фантазии, а промысел Божий. Я твердо знаю, что наш взрыв отзовется эхом и на небесах, и в преисподней! Никто не сможет остаться в стороне. Либо ты идешь с нами, либо окажешься трусом. Ты трус, Эверард?

Дигби был слишком молод и избалован судьбой и не понял, что обвинением в трусости Кейтсби умышленно пытается его разозлить и заставить ни о чем не думать.

— Я не трус! — воскликнул Дигби, и его крик прозвучат как предсмертный вопль человека, угодившего на дно глубокого колодца.

Кейтсби не дал ему времени прийти в себя:

— Так ты пойдешь с нами и будешь рисковать жизнью во имя истинной веры? Той веры, которую ты обрел совсем недавно? Или ты отречешься от нее так же легко, как и приобщился? Являешься ли ты настоящим христианином или просто бормочешь слова молитвы, удобно устроившись у алтаря, и отказываешься защитить свою веру в роковой час? Да и можно ли назвать твою веру истинной, или это всего лишь жалкое притворство?

По щеке Дигби скатилась одинокая слеза.

— Обязательно ли мне к вам присоединяться, Робин? Должен ли я в этом участвовать?

— Если ты считаешь себя христианином, то должен, но если ты всего лишь жалкий трус, то не делай ничего и только обещай молчать. Пусть мужчины рискуют жизнью за правое дело и истинную веру, а дети — сидят дома.

Если гневные слова Кейтсби и достигли цели, то на круглом и простодушном лице Эверарда это никак не отразилось. Он казался убитым горем мальчиком, которому взрослые сообщили, что Рождество никогда не наступит. Его невинный взгляд мог бы растопить сердце самого дьявола, но не дьявола в лице Кейтсби, сопровождающего сэра Дигби на пути к вечным мукам.

— Я не трус и не ребенок. Если долг велит мне принять участие в вашем дьявольском плане, то я его исполню, и храни Господь моих близких и меня самого! — с трогательным достоинством воскликнул Дигби.

Кейтсби с удовлетворением слушал друга, но про себя отметил, что тот так и не дал окончательного согласия. Робин в очередной раз подумал о несметном богатстве сэра Дигби, его высоком положении при дворе и благородстве, с помощью которого есть надежда решить вопрос с принцессой Елизаветой без ненужного кровопролития. Оба путника ехали молча. Кейтсби безошибочно чувствовал момент, когда следует произнести пламенную речь, и также хорошо понимал, когда лучше помолчать.

— А как же наши друзья, Робин? В палате лордов есть католики, и неужели мы взорвем их вместе с врагами? Господь не простит такого преступления!

— Не беспокойся, о них позаботятся. Достойные спасения спасутся, сами не зная, как и почему. Мы долго думали об этом, и теперь нам нужен ты.

— А что говорят священники? Как они могут благословить убийство?

— Священникам все известно, и они одобряют наше дело, — солгал Кейтсби.

Возможно, священники узнали о заговоре из исповедей прихожан, но это вовсе не значит, что святые отцы его одобряют. Просто они признают тайну исповеди и считают, что ни под каким предлогом нельзя нарушить связь, устанавливающуюся между человеком, пришедшим на исповедь, исповедником и Всевышним. Разве мог Кейтсби помешать молодому дураку, отправившемуся на исповедь к отцу Гарнету? Разумеется, Гарнет не решится на открытое нарушение тайны исповеди, но он может использовать свои связи в Европе и лишить Кейтсби помощи, от которой зависит исход заговора.

— Когда доберемся до твоего дома, я покажу тебе цитаты из Библии и Священного Писания, из которых следует, что наша жестокость оправданна. Священные книги всегда допускали насилие в отношении язычников. Разве не следовало спасти невинных людей на стенах Иерихона, прежде чем гнев Божий обрушится на город? Разве можно было допустить торжество филистимлян над слугами Божьими? И не сам ли папа римский дал благословение на смерть этой шлюхи Елизаветы, когда она противопоставила себя слугам Божьим?

Кейтсби наклонился к другу и взял поводья его лошади. Вдали показались строения, из труб которых струился дымок. Они подъезжали к Гейхерсту.

— Ты знаешь, что нам грозит. Хочешь ли ты, чтобы твои дети стали наследниками своего отца? Желаешь ли ты гибели нашему делу, чтобы друзья наши были ввергнуты в нищету, а наша вера втоптана в грязь? Тогда ничего не предпринимай. Либо брось вызов судьбе и сражайся, как подобает мужчине!

Сэр Эверард Дигби устремил тоскливый взгляд на дом, где он познал супружеское счастье и где сейчас жила его семья. Его жизнь протекала тихо и счастливо, насколько это возможно в жестокий век. Здесь, в каменных стенах Гейхерста, заключалось будущее, которое придется принести в жертву дьяволу. Родной дом казался улыбкой на лике вселенной. Неужели нужно все разрушить одним роковым ударом? Разве в этом заключается долг? Неужели судьба после стольких лет безмятежного счастья обрушит на голову своего любимца море страданий?

Дигби повернулся к другу:

— Говоришь, священникам все известно и они дают свое согласие? Ты покажешь мне отрывки из Священного Писания?

Кейтсби с трудом скрыл ликование. Он больше не сомневался, что завладел душой друга и его богатством.

— Да, Эверард, клянусь моей бессмертной душой.

Робин придал своему лицу суровое выражение, приличествующее человеку, который задумал серьезное дело. Он испытывал странное наслаждение, отрывая Дигби от красавицы жены и прелестных ребятишек и подвергая всю семью смертельной опасности. Кейтсби считал, что судьба слишком милостива к другу, который долгие годы был непозволительно счастлив. Нет, мир устроен иначе, он наполнен болью и страданиями, которые нужно претерпеть, чтобы заслужить право попасть в царствие небесное. Человек должен приносить жертвы, и он оказывает Эверарду милость, ввергая его в ад на земле, но гарантируя место на небесах.

У Бена Джонсона имелся собственный двор, находившийся в таверне «Русалка», где приемным залом служила пивная, а роль придворных отводилась исполненной обожания толпе актеров и писателей, как уже состоявшихся, так и подающих надежды. Грэшем понимал, что «Русалка» слишком бойкое и многолюдное место для человека, которому в данный момент вообще не полагается находиться в Лондоне. Повидаться с Джонсоном можно и на его квартире, где также толпится народ.

Благодаря удачному союзу с Иниго Джонсом королевский двор осыпал Джонсона деньгами, но Грэшем подозревал, что доходам друга никогда не суждено превысить его расходы. Квартира Джонсона находилась на одной из узких улочек вдали от фешенебельных районов Лондона, но, по счастью, совсем рядом с Альзацией. Ближе к полудню переодетый рабочим Грэшем стоял вместе с Манионом у дверей жилища Бена Джонсона. Генри не рискнул совершить путешествие в одиночку, чувствуя угрозу даже в воздухе, которым дышал. Джейн тоже пришлось взять с собой, так как Грэшем считал, что девушка находится в безопасности только рядом с ним и крайне неразумно оставлять такую красавицу в Альзации без присмотра. С каждым днем ей становилось все тоскливее в их тесном убежище.