Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Карл Уве Кнаусгорд

окажусь рядом с ними и стану свидетелем того, как они смотрят друг на друга или даже трогают друг дружку. Спасал меня Мортен: хотя общего у нас не было ничего, с ним всегда можно было о чем-нибудь поболтать и забежать к нему запросто, по-соседски.

* * *

Однажды вечером в дверь позвонили. Я решил, что это Юн Улав, и пошел открывать.

На лестнице стояла Ингвиль.

– Привет, – сказала она, коротко взглянув на меня.

Едва посмотрев ей в глаза, я почувствовал себя так, будто ничего не произошло. Сердце мое билось по-прежнему влюбленно.

– Это ты? – сказал я.

– Да. Я думаю, нам надо поговорить. – Она опустила глаза и отвела со лба локон.

– Проходи, – пригласил я.

Она прошла следом за мной и села на диван.

– Хочешь чаю? – предложил я.

Ингвиль покачала головой:

– Я ненадолго.

– Я все равно заварю.

Я прошел на кухню и поставил на плиту кастрюлю воды. Ингвиль я ждал в последнюю очередь, так что квартира не сияла ни чистотой, ни порядком. Я бросил в заварочный чайник щепотку заварки и вернулся к Ингвиль. Она курила. Пепельница стояла полная, я взял ее и высыпал окурки в мусорное ведро на кухне.

– Ради меня не заваривай, – попросила она, – я все равно скоро пойду. Я просто хотела тебе кое-что сказать. – Ингвиль рассмеялась, взглянула на меня и тотчас отвела глаза.

– Чай почти готов, – сказал я. – Мы сейчас в академии поэзию изучаем, и я недавно прочел совершенно потрясающие стихи. Особенно одно. Прочитать?

Она покачала головой:

– Не сейчас, Карл Уве. – Ингвиль заерзала на диване.

– Но оно недлинное, – заверил я, – погоди, сейчас найду.

– Нет, не надо, сейчас правда не время.

– Да, брось, я быстро. – Я пролистал стопку листков со стихотворениями, нашел то, которое искал, и повернулся к ней: – Вот оно. Это быстро.

С листком в руках я встал посреди комнаты и принялся читать.

ФУГА СМЕРТИ

Черное молоко рассвета мы пьем его вечерами

мы пьем его в полдень и утром мы пьем его ночью пьем и пьем

мы роем могилу в воздушном пространстве там тесно не будет

В том доме живет господин он играет со змеями пишет

он пишет когда стемнеет в Германию о золотые косы твои Маргарита

он пишет так и встает перед домом и блещут созвездья он свищет своим волкодавам

он высвистывает своих иудеев пусть роют могилу в земле

он нам говорит а теперь играйте пускай потанцуют

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью

мы пьем тебя утром и в полдень мы пьем вечерами

В том доме живет господин он играет со змеями пишет

он пишет когда стемнеет в Германию о золотые косы твои Маргарита

пепельные твои Суламифь

мы роем могилу в воздушном пространстве там тесно не будет

Он требует глубже врезайте лопату в земные угодья эй там одному а другому играйте и пойте

он шарит железо на поясе он им машет глаза у него голубые

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью мы пьем тебя в полдень и утром мы пьем вечерами пьем и пьем

в том доме живет господин о твои золотые волосы Маргарита

пепельные твои Суламифь он играет со змеями пишет

Он требует слаще играйте мне смерть Смерть это немецкий учитель

он требует темней ударяйте по струнам потом вы подыметесь в небо как дым

там в облаках вам найдется могила там тесно не будет

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью

мы пьем тебя в полдень Смерть это немецкий учитель

мы пьем тебя вечерами и утром пьем и пьем

Смерть это немецкий учитель глаза у него голубые

он целит свинцовая пуля тебя не упустит он целит отлично

он на нас выпускает своих волкодавов он нам дарит могилу в воздушном пространстве

он играет со змеями и размышляет Смерть это немецкий учитель

золотые косы твои Маргарита

пепельные твои Суламифь[19]

Я читал так, как нас учили, мерно и ритмично, не выделяя отдельные слова, ничего не акцентируя, главное – ритм, ритм – это все. Пока я читал, Ингвиль курила, уставившись в пол.

– Красиво, да? – спросил я.

– Да, – ответила она, – по-моему, просто невероятно. Удивительно. Я никогда прежде ничего подобного не слышала.

Я уселся на противоположный конец дивана.

– Ингве же рассказал тебе обо всем, да? – спросила она.

– Вода закипела. – Я встал. – Погоди.

Я прошел на кухню и залил кипятком сухую заварку, которая через несколько секунд размокла и размякла, самые крупные чаинки разбухли, а находящиеся в них вещества высвободились и окрасили воду, сперва позолотив ее, потом делая все темнее и темнее. Я отнес заварочный чайник и две чашки в комнату и поставил на стол.

– Пускай только сперва заварится, – сказал я.

– Я уже скоро пойду, – сказала она, – я просто хотела поговорить с тобой о том, что случилось.

– Хоть чашку чаю-то выпей, – уговаривал я.

Я налил чаю ей в чашку, он получился слабый, я вылил его обратно в чайник и налил в чашку еще раз. На этот раз заварка потемнела, хоть и не совсем, но пить было можно.

– Тебе с молоком?

Ингвиль покачала головой и, взяв чашку обеими руками, сделала глоток и поставила ее на стол.

– Ты тут ни при чем, – сказала она, – я про то, что случилось.

– Ясно. – Я налил себе чаю.

– Надеюсь, мы с тобой останемся друзьями, несмотря ни на что.

– Конечно останемся, – заверил ее я. – Почему бы и нет?

Она улыбнулась и снова отхлебнула чаю.

– Как вообще дела? – спросил я.

– Хорошо, – ответила она.

– Как учеба – нравится?

Она покачала головой:

– Даже не знаю.

– Вот и я, – сказал я, – но академия моя всего на год, а не на шесть, как твоя психология. А дальше посмотрим. Может, на литературоведение поступлю. Но вообще я собираюсь писать и потом.

Мы молчали. От ее присутствия рядом мне было не по себе.

– Ты все еще в Фантофте живешь? – спросил я.

Она покачала головой:

– Нет, переезжаю в коммунальное жилье.

– Правда?

– Да. Знаешь, мне пора. – Она встала. – Спасибо за чай. Увидимся.

Я проводил ее до коридора, улыбнулся и попрощался, дождался, когда она скроется за углом, вымыл чашки, вытряхнул пепельницу, чтобы ничто не напоминало мне о ней, лег на кровать и уставился в потолок. Восемь вечера. Через два часа можно