Самый сердитый гном - Денис Юрин

Подавляющая величественностью красота дорогостоящего антуража не испугала гнома так сильно, как изумленные взгляды прислуги и гримасы отвращения на лицах постояльцев. В эту трудную минуту жизни Пархавиэль вновь остался один. Мартин покинул его, бросив на прощание властное «стой здесь!», зачем-то поспешил к низкорослому толстяку в парчовом сюртуке, стоявшему за высокой деревянной стойкой.

Маг пытался что-то объяснить управляющему, то приветливо улыбаясь, то корча недовольные гримасы и отчаянно жестикулируя руками. Пархавиэль не слышал слов, но понял смысл по тому, как подозрительно косился на него толстяк, да и остальные присутствующие. Двое дворян, до появления гнома мирно беседовавшие за маленьким столиком у окна, вскочили со своих мест и, демонстративно опрокинув с грохотом стулья, ушли. Еще одним недовольным оказался лысый старичок в расшитом золотом дублете и с зонтиком от солнца вместо меча на поясе. Отвлекшись от созерцания обнаженных девиц на картинах, вельможа подозвал к себе проходившего мимо служителя гостиницы и нарочито громко, чтобы слышали все остальные, начал возмущаться:

– Позор… не гостиница, а скотный двор… Ну ладно эльф из благородного семейства, но какой-то вонючий заморыш-гном… немедленно уезжаю… – доносились до стоявшего вдалеке гнома обрывки фраз, которые престарелый постоялец сопровождал постукиванием каблуков по узорным напольным плитам и размахиванием зонтом.

«Забил копытом, конь плешивый!» – выругался про себя Пархавиэль, боясь, что вот-вот разразится скандал и его выкинут взашей или, что еще хуже, арестуют.

Однако остальные постояльцы были более сдержанны в проявлении чувств, видимо, считая устраивать публичные скандалы ниже своего дворянского достоинства: трое молча покинули зал, другие вернулись к своим делам, игнорируя присутствие гнома. Лишь одна дама в красном платье с откровенным декольте к высокой стойкой воротника не сводила с гнома красивых карих глаз. Ее белоснежная грудь вздымалась в такт учащенному дыханию, а взор медленно скользил по складкам простыни, внимательно изучая каждый изгиб ткани, каждый волосок на обнаженных плечах гнома.

«Боги Великого Горна, она же меня зенками раздевает! – ужаснулся внезапной догадке Пархавиэль, раскрасневшись со стыда и пытаясь как можно плотнее закутаться в ткань. – Поверить не могу, такая благородная дама… чего ей от меня надо?!»

Пархавиэль не успел найти ответа на этот вопрос. На его плечо внезапно легла влажная рука подошедшего сзади Мартина, и вкрадчивый голос спутника произнес долгожданную фразу: «Все улажено, пошли!» Обрадованный гном быстро засеменил вслед за направившимся к лестнице магом, стараясь не обращать внимания на преследующие его недружелюбные взгляды и держаться как можно дальше от, безусловно, безумной, но чарующе красивой женщины.

Валегертес ден Штерц – это неблагозвучное, каркающе-шамкающее выражение обозначало на махаканском языке страшное древнее проклятие и дословно переводилось как: «вездесущая кара». Обычно несуеверные гномы боялись гневить богов и произносить название ужасного наказания полностью, поэтому в обиходе сокращали его до «вадешь».

Люди мало интересовались многовековой культурой гномов, изучали ее однобоко, исключительно в узких рамках металлоплавления и горного дела, в которых маленькие человечки были непревзойденными мастерами. Что же касалось неточных наук и искусства, то университетская профессура и прочие ученые мужи предпочитали упиваться благозвучиями эльфийской речи и черпать вдохновение из ритмичной прозы степных кхертов, но никому не приходило в голову всерьез заняться языком горного народа. Лишь однажды кто-то из малоизвестных герканских ученых удосужился перевести древний гномий манускрипт и, второпях толком не разобравшись, умудрился приравнять «вадешь» к заурядной порче.

На самом деле проклятие не имело ничего общего с происками злобных односельчан по сглазу соседей или с любым иным понятием, являющимся неотъемлемой частью так называемой черной магии. Правильно было бы трактовать выражение как: «злой рок, грозящий медленной, мучительной и неминуемой смертью души и тела». Согласно преданию, Боги Великого Горна убивали разгневавшего их гнома не мгновенным ударом сияющей молнии, а постепенно, лишая его друзей и близких, обрекая вначале на муки духовные, а уж потом телесные. Душевные страдания, одиночество, боль, увечья и снова боль, а лишь потом желанная смерть – вот долгий и мучительный путь «вадеша», растянутый порой на целую жизнь.

«Я проклят, я точно проклят! – ужасался Пархавиэль, слизывая кровь с уколотого портняжной иглой пальца. – Сначала фортель Моники с отменой свадьбы, затем гибель отряда, скитания, потеря друзей, безумные выходки акхра, не дающего мне спать по ночам, позор, изгнание, пытки и вот теперь это…»

Гном с отвращением отбросил в сторону многострадальные обрезки тряпок, из которых уже битый час пытался скроить себе простую, без узоров и прочих изысков рубаху. «Не могу я, не умею и не хочу учиться! Я солдат, а не портной!» – горячился гном, пытаясь найти хоть какую-то отговорку, чтобы закинуть ненавистные человеческие обноски в дальний угол комнаты и со спокойной Душой лечь спать.

Еще недавно, когда они с Мартином только вошли в гостиничный номер, Пархавиэль надеялся, что маг поленится выполнить данное им обещание и, вместо того чтобы бегать по гостинице в поисках старых тряпок и портняжных инструментов, просто наколдует одежду. Однако мечты развеялись, когда Мартин вернулся с двумя большими мешками, в одном из которых были порванные обноски, а в другом стоптанные башмаки. Гордо вручив обомлевшему Пархавиэлю набор иголок, нитей и ржавые ножницы, маг вывалил на пол возле кровати содержимое обоих мешков и, сославшись на важные дела, тут же удалился.

– Да, да, как же… так я тебе и поверил… – обиженно прошептал Пархавиэль вслед скрывшемуся за дверью Мартину. – Какие могут быть на ночь глядя важные дела; тайная встреча с заезжей магичкой или компания разгульных сельских девиц?!

Латать дыры и накладывать заплаты на кожаные штаны Пархавиэль научился в походах. Ставить набойки и прибивать к сапогам оторванные подошвы – тоже было неотъемлемой частью караванной жизни, поэтому и не заняло много времени. Облачившись в собственноручно укороченные и залатанные кожаные штаны дикого красно-коричневого цвета, Пархавиэль примерил сапоги, внимательно оглядел себя со всех сторон и, явно удовлетворенный результатом тяжких трудов, звонко похлопал ладонями по толстому животу. Дело оставалось за малым: скроить из двух дюжин разорванных холщовых рубах всего одну, но целую. Вот тут-то и начались муки творчества…

Непослушная иголка постоянно выскальзывала из огрубевших, привычных к топору рук, нитки путались и рвались в самый неподходящий момент, а уж если Пархавиэль решался что-то отрезать, то линии непременно шли вкось и виляли сумасшедшими зигзагами. С трудом сшитая рубаха не дожила даже до первой примерки, гном только взял ее в руки, как сразу же стало ясно, что левый рукав в два раза короче правого, а ворот пришит где-то на пупке.

Не на шутку разозлившись, неумелый портняжка покромсал свой шедевр на мелкие лоскутки, а потом просто не оставалось ничего другого, как сшить из мелких разноцветных и разноформенных лоскутков что-то наподобие покрывала с прорезью для головы.