Лиса в курятнике - Екатерина Лесина

— Ты не понимаешь…

— Ты права, я не понимаю. Не понимаю, как можно быть настолько беспечным? Я взял тебя без приданого, хотя мог заключить куда более выгодный брак. И матушка меня предупреждала…

— Она всегда меня ненавидела!

— Она в отличие от меня понимала, что вы все из себя представляете… древний род… благословенная кровь… и что толку с этой крови? Твой отец только и способен просаживать деньги. Сколько я выплатил за тебя? Десять тысяч рублей? И куда они ушли?

Бартольду полагалось бы уйти, но он остался, раз уж никто не видит. Благо в гостиной имелось достаточно укромных мест. А десять тысяч… в неделю батюшка выдавал Бартольду рубль, естественно, если неделя эта проходила без приключений и учителя докладывали о том, что учится Бартольд старательно и от занятий не отлынивает. Рубля хватало на… на многое.

А десять тысяч?

Это ведь… это сколько всего купить можно!

— На правильных жеребцов? На карточные долги?

— Дело чести… к сожалению, вам, торговцам, не понять…

— Нам… стало быть, все еще нам… что ж, дорогая, ты всецело права, нам, торговцам, непонятно подобное отношение к деньгам. И потому, будь добра, передай своим родственникам, что это был последний чек. Больше я не собираюсь тянуть еще и их. У нас, в конце концов, есть сын. Подумай о нем.

— Я думаю. — Матушка произнесла это таким тоном, что у Бартольда похолодели руки. — Ты собираешься сделать из него очередного… торгаша…

— В торговле, дорогая, нет ничего дурного. Торговля дает те самые деньги, которые ты тратишь на меха и драгоценности, на обновление мебели, на перестройку дома…

Дальше разговор был скучен.

Зато на следующий день батюшка взял Бартольда с собой на прядильную фабрику. Потом была поездка на склады, с которых грузились маленькие речные пароходики, на суконный заводик и в почерневшие, пропахшие дымом дегтярные мастерские. Так уж вышло, что, втягиваясь в семейное дело, он постепенно все больше отдалялся от матушки. Впрочем, никогда-то Бартольд не был с нею близок.

— Она, конечно, изъявляла недовольство. Были и слезы, и скандалы, но при всей своей уравновешенности отец имел удивительную черту. Однажды приняв решение, он держался его. Как-то после очередной ссоры матушка даже изволила отбыть из дома, верно, полагала, что муж примется умолять вернуться, но…

— Не умолял?

Кульжицкий шел по галерее неспешно. Он заложил руки за спину, и появилась в фигуре его некоторая несуразность.

— Нет. Она вернулась сама, и на редкость недовольной. Как мне теперь кажется, в родном доме ей были не рады. Потом случилась Смута… к сожалению, мой отец оказался не в том месте и не в то время… рабочие его фабрики пытались защитить, но…

— Сочувствую.

Кульжицкий дернул плечом.

— Я успел перевезти матушку. Дом наш сожгли, но в принципе отец был достаточно разумным человеком, он многое понял и успел перевести основные активы за границу. Мне было на что восстанавливать дело… и да, я не воевал. Я уехал. Возможно, вы сочтете это трусостью, но… я отвратительно управляюсь с оружием.

— Я знаю, что вы и без того многое сделали для победы. Солдаты у короны были. А вот оружия не хватало.

И не только оружия.

Одежда.

Продовольствие.

Эликсиры и бинты. Амулеты, которые благодаря Кульжицкому поставлялись обозами. Он находил нужных людей и сводил их друг с другом. Он делал деньги, не без того, но никогда не зарывался в отличие от многих других. И первым вернулся в разоренную страну восстанавливать былое имущество рода. А уж следом, убедившись, что бунт и вправду подавлен, потянулись другие.

— Что ж… я рад, что вы понимаете. — Кульжицкий сложил руки за спиной. — Однако… отстроить дом — это лишь малое из того, что мне пришлось сделать. Наши фабрики были разорены, два завода из пяти сгорели, а три оставшихся… проще было отстроить заново, чем восстанавливать. Все это требовало немалых вложений. Ссуды брать по понятным причинам я не хотел, а вот жениться женился. Моя супруга — очень хорошая женщина. Мне несказанно повезло с ней… она родила мне троих сыновей и Гдыславу.

Он вздохнул.

— К сожалению, я слишком много времени уделял делам, полагая, что Голуба справится сама. Не учел, что она, будучи характером тверда, все же не способна противостоять моей матушке. И если сыновей я сызмальства приучал к делу, то дочь… матушка воспитала из нее собственное подобие. Вновь вспомнила про кровь. Про угасающий род. Пошли эти безумные разговоры, что Гдынечка достойна лучшего… я нашел ей мужа, хорошего человека. Не старого. Очень порядочного. Вдовца, да… но я узнал, как он относился к первой жене, а потому был спокоен, что мою дочь не обидят…

— И когда должна была состояться свадьба?

— В том и дело… стоило мне заикнуться, и матушка моя вместе с дочерью ударились в истерику. Не то чтобы я собирался отступить, все же я в доме хозяин… но эти идиотки сбежали из дому, кинулись в ноги моему партнеру…

Кульжицкий сжал кулак.

— Выставили меня… эта их выходка едва не стоила мне нужного человека. С трудом удалось убедить его, что я не избиваю дочь…

— А вы…

— Помилуйте! И вы туда же… я бы в монастырь ее отправил на пару месяцев, а пока просто запер в поместье. Матушка вилась угрем, уговаривала, сказала, что Гдыся способна сделать куда более яркую партию… И признаюсь, устал от них обеих, если позволил себя уговорить. Они обе так рвались во дворец, что я… не устоял, да… подумал даже, чем бес не шутит? Авось и вправду пристрою дуреху… имя у нас есть, приданое положу. Хочется ей в княгини, так пускай…

— Только в княгини? — поинтересовался Димитрий.

И Кульжицкий остановился.

Замер.

Вздохнул.

— Моя матушка… пребывала в странной уверенности, что происхождение ее позволяет Гдысе претендовать на большее. Но это моя матушка. Я же прекрасно осознавал, сколь ничтожны ее притязания. И не думал, что бабьи разговоры способны… на что-то повлиять.

Способны или нет, это еще Димитрию предстоит выяснить.

— Поймите. Я не желал ссориться с нынешней властью. Более того, здесь еще помнят меня, ценят. Позволяют много больше, чем другим… Нет, я не нарушаю закон, упаси боже, но просто мое имя при дворе что-то да значит. А случись переворот, то мое положение сыграет против меня. Я помню, что случилось с моим отцом, и не желаю повторять его судьбу. И уж точно не хочу подобного для моих детей. А новый бунт… теперь они точно никого не пощадят.

Императрица-матушка запрокинула голову и вздохнула, когда прохладные руки Аннушки легли на виски.

— Не стоило вам выходить, — с упреком произнесла княгиня Керненская, берясь за гребень.