Боковая ветвь - Ирина Степановская

— Все вы заботитесь о Наташке… Все вы, сволочи, в нее влюблены! — хрипел по дороге Серов, пьяно мотая головой. — Начиная с тебя и кончая толстой жабой — проректором по науке…

Что касается самой Наташи, то во время болезни, когда столбик термометра забирался особенно высоко, ей чудилась ее детская комната в старом доме и бесконечные разговоры с тем, кто сидел в темном углу и был плохо виден, лишь таинственно, снисходительно улыбался. Снисхождение было противно. Оно ущемляло ее гордость. Его надо было преодолеть. Тогда начинался кошмар. Комната вращалась по кругу быстрей и быстрей. Ее мучило до тошноты, что она никак не могла понять, кто именно там сидит. Под утро кошмар прекращался, но просыпалась она совершенно разбитой. Когда она открывала глаза, в кресле рядом с ней почти всегда был отец. Серов говорил ей, что она страшно кричала во сне, звала отца. Он его привозил. Отец держал ее за руку, она успокаивалась и засыпала.

Она хотела бы думать, что отец ей не чудился в том углу никогда.

А Славик хорошо помнил, как изменил жене в первый раз. Это и случилось-то из-за ее отца. Наташа в тот день защитила докторскую. Сколько он бегал, хлопотал, устраивая банкет! Как добивался места в престижной «Праге»! Как радовался за нее, сколько, наконец, истратил денег!

И вот перед началом веселья явился папочка! Он был красив, ничего не скажешь! Высок и худ, пустяки, что почти шестидесяти лет, в черной с золотом форме, с широкими крепкими ладонями, привыкшими к любому труду. Теща с ним не пришла. Осталась сидеть с простудившейся Катей. Наташа подводила отца к гостям, знакомила, представляла… А он, Серов, должен был бегать возле нее как шавка. Встречать, провожать, суетиться, подавать пальто… Такую роль он тогда выполнял в первый раз. Даже в первом своем браке он никогда не делал ничего подобного.

Он очень ждал этого банкета. Он представлял, как скажет ей:

— Видишь, я был прав, приехав за тобой! Ты многого добилась!

Ведь ее докторская была в какой-то степени и его успехом. Он волновался за нее, он ей помогал. Он ею гордился, как гордятся учителя своими самыми способными учениками. Оказалось, в его гордости она как раз и не нуждалась. Правда, произнося ответную речь, она его тоже деликатно поблагодарила. Но он ждал от нее истинной благодарности. Выраженной хоть чем-нибудь, хоть легким толчком ноги, быстрым пожатием, лучезарным взглядом. Но ей было не до него. Речи лились рекой, а на него больше никто и не посмотрел. Потом начались танцы. Наташка была нарасхват. Все хотели прикоснуться к восходящей звезде. Он пошел в оркестр и заказал белый танец. Он надеялся, что она вспомнит тот первомайский вечер в посольстве, Лаос, огорошенную жену инженера и пригласит его танцевать!

Она выбрала папочку.

И тогда он ушел из ресторана, подхватив под руку первую попавшуюся на пути лаборантку. Лаборантка (дура, что с нее возьмешь!) на следующий же день прибежала каяться к Наташе, делала страшные глаза, лила слезы и утверждала, что все вышло случайно. Наташа выслушала тогда ее холодно и отправила домой, попросив хорошенько проспаться и не болтать ерунды. Наташа убедила лаборантку, что это приключение ей приснилось, потому что на банкете та выпила слишком много шампанского, а на самом деле Серов целый вечер был с ней, Наташей, и разговаривать больше об этом инциденте не стала. А Серову об этом эпизоде рассказала сама лаборантка уже потом, спустя много лет. Она, кстати, рассказывая Серову об этом случае, так и была убеждена в своем смешном сне. Серов же именно тогда на банкете окончательно понял, какую непростую женщину выбрал себе в жены. И как-то так получилось, что с того раза он начал потихоньку ей мстить. За свое сиюминутное унижение, за то, что папочку она любит больше, чем его, за то, что она несется вперед и вперед, а он погряз в простых, элементарных делах и, похоже, уже не в силах ничего изменить. Но если бы кто-нибудь сказал ему, что жизнь можно попытаться изменить еще раз и на одной Наташе свет клином не сошелся, он заехал бы тому в морду не задумываясь. Вот ведь в чем заключался парадокс его отношения к Наташе. И кроме того, Серов хорошо понимал, что успех может быть преходящ, и не исключено, что, может быть, очень скоро он опять будет ей нужен. Ведь многие в институте Наташу терпеть не могли и только ждали, когда она сделает неверный шаг, когда оступится. Недоброжелателей у нее было гораздо больше, чем поклонников. Однако деловые качества и доход, который она и ее лаборатория приносили институту, пока были неоспоримыми аргументами в ее пользу.

Серов остановился посреди дороги, будто очнулся, поблагодарил своего восторженного спутника, пожал ему руку, развернулся и быстро пошел к гостинице. Но вопреки его ожиданиям Наташи все еще не было, и он все-таки решил пойти перекусить. Ресторанный зал встретил его чадом и полупьяными возгласами. Отодвинув в сторону меню, он попросил у официанта кусок поджаренного мяса, салат и кофе и, пока ждал заказ, машинально обратил внимание на молодую женщину в розовом платье, накачивающую себя коньяком.

Машины ровным потоком шли через Каменный остров. Перламутровый «мерс» спокойно держался впереди этой стаи, и чувствовалось, что Алексей, сидящий за рулем, уже не мыслит продлить поездку или превратить ее в развлечение, а просто выполняет свою обязанность: отвозит в гостиницу приятельницу юности Наташу Нечаеву. Сам воздух внутри салона да звучащая по радио музыка соединяли пока мужчину и женщину, сидящих в машине, но оба они уже понимали, что связь эта будет недолгой. Алексей испытывал досаду и злость, Наташа думала о том, что устала. Ее слегка подташнивало — то ли от усталости, то ли от ресторанной еды. «Вот еще не хватало, чтобы ночью у меня поднялась температура!» — думала она.

О свидании с Алексеем она не жалела. Более того, чувствовала, что эта поездка в Петербург удалась. В тридцать восемь лет у нее было имя в науке, две ученые степени, своя лаборатория, иностранные языки (умею читать, переводить, могу объясниться без словаря), дорогая косметика, элегантные тряпки, норковое пальто, взрослая дочь и хороший муж в придачу… «Что еще нужно женщине, чтобы почувствовать себя вполне счастливой? — думала она. — А уж если за это приходится платить, что ж, кошелек ведь нашелся…» Только хорошо было бы выяснить, сколько и кому она еще должна заплатить, чтобы окончательно освободиться от всех обид?

«Мерседес» завернул на набережную, и тем самым путем, каким несколько часов назад Наташа выезжала отсюда, они свернули во двор. Машин там не было, людей тоже, и они без помех проехали его до самого конца и остановились в углу под деревьями. Липы, смыкаясь кронами, создавали чудный зеленый мрак. Ковер травы под ними на вид был прохладен и мягок. Розовая скакалка обнимала стволы двух берез и служила спортивным снарядом. Прыгуны и прыгуньи из окрестных домов давным-давно пребывали в своих постелях и, наверное, видели сны. Наташа подумала, что никак не могла запомнить правил чередования разных видов прыжков, хотя много раз наблюдала, как прыгала во дворе через такие же скакалки ее дочь, когда была маленькой.

«Игры пока не меняются, — отметила Наташа. — Сначала скакалки, потом любовь. Все одинаково в мире во веки веков».

Алексей остановился и машинально нажал кнопку другой радиостанции. К Наташиному изумлению, из колонок, стоящих сзади, раздалось «Адажио» Джиозотто. «Бывают же совпадения!» — улыбнулась она. Никаких иллюзий, что Алексей узнает мелодию, которую когда-то принес ей послушать, она не питала. Да ей это и не было нужно. Теперь ей захотелось наслушаться этой музыки до пресыщения, до тошноты, до полного одурения, навсегда, чтобы потом выбросить эту кассету из своей машины одним движением, без всякого сожаления, за ненадобностью. А чудесную мелодию выпустить на свободу из плена памяти.