Красотки из Бель-Эйр - Кэтрин Стоун

В половине одиннадцатого утра в сочельник еда была доставлена, Уинтер накрыла праздничный стол и получила сообщение Марка, что пока он, кажется, сможет уйти в полдень. Повинуясь импульсу, Уинтер решила прогуляться до больницы, чтобы встретить Марка.

Марк обещал Уинтер экскурсию по больнице, но осуществить это пока не удалось. Уинтер рассмотрела указатели, ища знакомые слова. Она не пойдет в отделение интенсивной терапии. Не хочется отрывать Марка от дела. В полдень она будет ждать его у главного входа.

Без четверти двенадцать Уинтер вернулась к главному входу и покою первой помощи. Покой первой помощи, а не отделение первой помощи, как его называют на Западном побережье. Идя по коридору по направлению к главному входу, она увидела Марка.

Марк был в покое первой помощи с пациентом, и это означало, что освободится он лишь через несколько часов. Первой реакцией Уинтер было разочарование, смешанное со злостью, отчаянием и сильным ощущением несправедливости. Но незаметно наблюдая за Марком, полностью поглощенным пациентом, она почувствовала, как ее холодность тает, уступая место любви и гордости.

Пациенткой была пожилая женщина с испуганным взглядом и затрудненным дыханием. «Чья-то бабушка», – подумала Уинтер, вспомнив, что сказал ей Марк в тот день, когда умер Дональд Фуллертон. В тот осенний день они с Уинтер несколько часов гуляли по белому песку пляжа, держась за руки и разговаривая. «Если ты будешь лечить каждого пациента так, как хотел бы, чтобы лечили твоих мать, отца, детей… – кого-то, кого ты любишь, – тогда ты всегда сделаешь все возможное. Ты не можешь дать больше, но это ты всегда должен дать».

Спокойно и ободряюще улыбнувшись женщине, Марк своими сильными пальцами обхватил ее хрупкое запястье. Он следил за кардиомонитором, который неритмично попискивал над носилками, и тихо отдавал распоряжения медицинской сестре.

Пока Уинтер смотрела, произошло чудо. Женщина подавила страх, ее дыхание замедлилось. Внутривенные вливания сделали свое дело, а Марк – свое. Его внимание было полностью сосредоточено на больной. Он не выказывал нетерпения, ничем не давал понять женщине, что, привези ее «скорая» на полчаса позже, он уже был бы на пути домой. Глаза Марка улыбались, а спокойный голос посылал только один сигнал: он здесь, чтобы помочь ей.

Этой женщине повезло, что о ней заботятся сапфирово-голубые глаза, ласковая улыбка, сильные руки и блестящий ум Марка Стивенса. Заботятся, подумала Уинтер. Именно то слово. Марк заботился. Это было так очевидно.

Именно это – суматоха покоя первой помощи, полная драм жизнь больницы, сражения между врачами и болезнями – было естественной средой обитания Марка. Тут было его место. Тут он был счастлив, раскрывал свои возможности, отдавался делу.

Уинтер собралась потихоньку удалиться, боясь, что Марк почувствует ее пристальный любящий взгляд, но остановилась, увидев, как молодая медсестра близко подошла к Марку – ближе, чем это было необходимо! – и тихо заговорила с ним, слегка наклонившись и не сводя с его красивого серьезного лица восторженного взгляда. Марк ответил на вопрос, но его глаза продолжали следить за пациенткой, за кардиомонитором и тщательно отмеряемыми каплями спасительного лекарства, медленно вводимого в вену.

О, Марк, подумала Уинтер и быстро ушла. На улице валил снег, тихо, огромными хлопьями, застилая все вокруг, как туманом. Уинтер не вернулась в их квартирку, а отправилась в район Бикон-Хилл с его элегантными, ярко освещенными старыми домами. Она шла, и ее мысли кружились, как падающий снег.

Подумать только, она на самом деле начала негодовать на неведомых больных, которые не пускали к ней Марка! Как будто они устроили заговор против нее и ее любви. Как эгоистично, как глупо! «Как естественно», – спокойно произнесет Марк, если она расскажет ему об этом.

Она действительно негодовала на безымянных пациентов, которых никогда не видела в лицо. А что будет дальше? Негодование обратится на Марка? Она станет думать, что он задерживается дольше, чем это действительно необходимо? И что именно поэтому распались браки большинства врачей? Именно поэтому разошлись родители Марка.

Но теперь она поняла! Ступая по мягкому снегу, Уинтер поклялась, что отныне пациенты Марка никогда не будут для нее безымянными. Они будут, как сказал Марк, они должны быть – чьей-то матерью, бабушкой, чьей-то любовью.

В тот вечер Марк вышел из больницы в пять вечера и через шесть минут был уже дома.

– Привет. Веселого сочельника, – сказала Уинтер.

– Привет. Прости…

Уинтер не дала Марку сказать «меня», закрыв ему рот долгим, жадным поцелуем.

– Не извиняйся, – наконец выдохнула она.

– Ладно, – прошептал Марк, притягивая ее к себе для нового поцелуя.

Марк принял душ и переоделся в джинсы. Уинтер надела вызывающее атласное неглиже винно-красного цвета, которое выглядело, как вечернее платье. При свечах они принялись за изысканный ужин.

– Ну и как, Марк? Массачусетская центральная действительно лучшая? – спросила Уинтер, когда они наконец покончили с деликатесами.

Марк на минуту задумался над вопросом Уинтер. «Лучшая ли Массачусетская центральная? Да. Лучшая ли она для меня? Да. Лучшая ли она для нас? Нет».

– Думаю, тебе следует остаться здесь и на работу с проживанием, – продолжила Уинтер прежде, чем ответил Марк.

– Да? Почему?

– Потому что это твоя мечта.

«Ты тоже, милая Уинтер».

– Что ж. Посмотрим, Уинтер. Может, меня не захотят взять.

– Захотят, – тихо прошептала она, глядя в глаза, которые не спали всю прошедшую ночь, смотрели так устало и которые изо всех сил боролись с этой усталостью, чтобы быть с ней. Изо всех сил, за пределом своих сил.

Уинтер умолкла, погрузившись в мысли, которые терзали ее с того момента, как она стала свидетелем сцены в покое первой помощи. То, что она находится здесь, несправедливо по отношению к Марку. Тут не Лос-Анджелес, где квартира принадлежала ей и Марк не чувствовал себя в ответе, если его не было дома. Здесь, в Бостоне, Уинтер была гостьей, гостьей Марка – по крайней мере его нежный уставший разум считал ее таковой. Это было несправедливо по отношению к нему. Этот важнейший месяц в отделении интенсивной терапии был послушничеством Марка на пути к его мечте, его пробой на роль! И сколько бы Уинтер ни внушала ему, что она вполне счастлива, бродя в одиночестве по Бостону, Марк все равно рвался на части, считая себя обязанным бодрствовать с ней, жертвуя необходимым сном.

Марк увидел тревогу и печаль в чудесных глазах Уинтер и подумал, не начало ли это конца. Не собирается ли она сказать, что не может довольствоваться столь малой частью его жизни?

Уинтер механически начала убирать со стола, все еще пребывая в своих мыслях.

– Уинтер?

– Я хочу убрать остатки индейки в холодильник, чтобы не подцепить сальмонеллез, – сдержанно ответила она.