Тень Торквемады - Виталий Гладкий

Про «поганые ростки» великий князь сказал не для красного словца. Кроме опасавшегося царской опалы князя Курбского, перешедшего на сторону врагов Москвы, за границу год назад сбежали бояре Колычев, Пухов-Тетерин и Сарохозин. Был обвинен в измене и сговоре с поляками, но после помилован Фуников, наместник города Стародуба. За попытку уйти в Литву смоленский воевода князь Дмитрий Курлятев был отозван из Смоленска и сослан в отдаленный монастырь на Ладожском озере. Савлук Иванов, дьяк князя Владимира Андреевича Старицкого, подал донос о «великих изменных делах» царского брата. Иванов утверждал, что князь предупредил полоцких воевод о намерении царя осадить крепость. Иоанн Васильевич простил брата, но лишил его части удела, а княгиню Ефросинью Старицкую велел постричь в монахини Воскресенской обители, что на реке Шексне.

Казалось, что преступник умирает. Он лежал, как неживой, отрешенно глядя в небеса. Видимо, он пребывал в трансе, потому что знал — скорой смерти ему не видать. Что великий князь и подтвердил.

— Молчишь, негодяй?! — Иоанн Васильевич был страшен. — Ничего, ты у меня не только заговоришь, но и запоешь. Отвезти его в темницу! — приказал он кому-то из бояр. — И беречь пуще глаза! Отвечаешь за него головой! Ежели его отравят или убьют, живьем тебя сгною!

Все бояре, собравшиеся вокруг царя, задрожали от его слов. Но гнев Иоанна Васильевича прошел быстро; а возможно, он просто упрятал его поглубже. Когда принесли из кустов арбалет и царь осмотрел оружие, он обернулся к Фернану Пинто и сказал коротко:

— Я не забуду о твоей великой услуге, боярин.

Все дальнейшее происходило так, словно и не было на великого князя никакого покушения, будто оно было обыденностью, не достойной особого внимания. Зайцев снесли в кучу, — их оказалось около четырехсот. Особо отличившиеся (естественно, после царя, которые добыл длинноухих зверушек больше всех) получили из рук Иоанна Васильевича награду — по кубку дорогого вина, а Фернан Пинто, как самый удачливый — ведь первый заяц был на его счету, не только опорожнил свой кубок (золотой, с каменьями!), но и получил его в подарок.

Затем все отправились в охотничий домик в виде просторной деревянной башни, довольно ветхой с виду, — наверное, старой постройки. Башня, огороженная тыном, находилась на краю Сокольничего леса, вблизи Москвы. Там, на просторной поляне перед башней, уже разбили шатры для бояр, чтобы они могли всласть попировать, а великий князь и его приближенные удалились в охотничий домик, куда были приглашены и испанцы.

И Фернан Пинто, и Антонило де Фариа были немало смущены таким вниманием со стороны могущественного правителя Московии к их персонам. Они скромно уселись за дальним столом и лишь смотрели во все глаза на царское пиршество, не забывая ублажать и свой желудок, потому что аппетит на морозе разыгрался не на шутку.

Царь сидел на резном деревянном кресле, украшенном слоновой костью и рыбьим зубом. Его лицо было безмятежно-спокойным, лишь темно-серые глаза, казавшиеся бездонными, блистали, как два острых клинка дамасской стали. Похоже, в его душе бушевала буря, но привычка владеть своими эмоциями все же брала верх. Он пил наравне со всеми, смеялся шуткам и сам подшучивал над некоторыми нерадивыми охотниками, принимавшими его слова как большую милость — значит, гроза на этот раз пройдет над их головами.

Сначала подали вино — мушкатель — и сладости: варенья разные, сладкие коврижки, затем миндаль, орехи и целую гору кускового сахара. А спустя час-полтора принесли запеченную на костре свежатину и соусы к ней. Тем временем на улице потеплело, и неожиданно подул сильный ветер. Да такой, что домик весь задрожал, до основания, и с божницы, где находились образа, неожиданно упал на пол святой хлеб. Фернан Пинто уже знал, что у русских он называется хлебом Пресвятой Девы, что его освящают в церквях на Пасху и хранят возле икон, в красном углу избы.

Великий князь и бояре вскочили на ноги; все стояли молча, в великом трепете. «Ох, не к добру это, ох, не к добру…» — услышал Фернан Пинто шепот кого-то из соседей по столу. Испанцы тоже поднялись, хотя и не понимали, почему падение хлеба, пусть и освященного в церкви, столь сильно поразило пирующих.

— Позовите святого отца, — наконец глухо молвил царь.

Ждать долго не пришлось — священник тоже принимал участие в охоте, но все время просидел в утепленном возке, пробавляясь подогретым вином и сладкими коржиками. Узнав о случившемся, он с величайшим старанием и благоговением собрал весь хлеб с пола, — до последней крошки — прочитал молитву и обрызгал всех присутствующих свяченой водой; она была у него в небольшой серебряной фляжке с чеканным изображением креста.

Затем охотничий пир продолжился, но стал каким-то скучным, натянутым; умолкли шутники, не было слышно ни смеха, ни громких разговоров, да и царь сильно помрачнел. Поэтому бояре облегченно вздохнули, когда Иоанн Васильевич на прощанье предложил всем выпить по кубку вина из его рук и отпустил их со словами:

— А теперь ступайте с Богом.

Спустя неделю после царской охоты, в хмурый ноябрьский день, ближе к обеду, Фернан Пинто сидел возле стола и задумчиво вертел в руках царский подарок — кубок дивной красоты. За такую вещь в Португалии можно купить целую деревню. Но что он скажет Диего Лайнесу, вернувшись домой? Ведь ему так и не удалось побеседовать с великим князем. Хотя, с другой стороны, все складывается не так уж и плохо. Спасти жизнь государя — это не шутка. И потом, Иоанн Васильевич назвал его, простого купца, пусть и фидалго, боярином! (Пинто уже хорошо усвоил иерархию московитов.) Вряд ли царь обмолвился. Но что это могло значить?

За дверью послышались шаги, и в комнату вошел Антонио де Фариа.

— Обедать будем? — спросил он, присаживаясь на лавку.

— Спроси у повара.

— Этого лентяя и лежебоку пора выпороть! Как ты его терпишь?

— А где здесь другого найдешь?

Людей в миссии было немного: повар, ключник, который управлялся по дому и ведал съестными припасами, двое слуг — на все руки мастера, и десяток солдат, переодетых в гражданскую одежду. Они изображали купеческих приказчиков, но с оружием (двумя турецкими пистолями) не расставались никогда, хотя и носили их скрытно — по Москве (всем кроме стрельцов) можно было ходить только с ножом у пояса. Этих помощников и слуг предоставила святая инквизиция, и Фернан Пинто догадывался, что главным их заданием был надзор за идальго.

А еще Антонио де Фариа прихватил с собой студиоза, лекаря-недоучку. Звали его Хосе Алонсо, происходил он из известной в Испании фамилии, да выдался слишком непутевым. Бывший пират выкупил студиоза у кредиторов — Хосе был большим любителем азартных игр и доброго вина. А на это конечно же денег не хватало, и Хосе Алонсо решил поправить положение — выйти с ножом на ночные улицы Севильи.

Ему здорово повезло, что он сразу наткнулся на Антонио де Фариа. Бывший капитан пиратов мигом обезоружил новоявленного грабителя, а поскольку в тот вечер он возвращался от одной сеньоры в прекрасном расположении духа, то не стал ни сдавать юнца ночной страже, ни устраивать ему самоличную экзекуцию. Они зашли в ближайшую таверну, где студиоз, быстро проникшись к де Фариа доверием, поведал ему историю своего грехопадения. Пришлось идальго на свой страх и риск включить Хосе Алонсо в состав миссии, потому что жить ему все равно было не на что, а значит, он мог оказаться в тюрьме в любое время, что конечно же разбило бы доброе сердце его праведной матушки.