Автобиография Иисуса Христа - Олег Зоберн

– В судный час все воскреснут, – спокойно ответила Марфа, не торопясь приглашать меня для продолжения беседы в дом, – она оказалась не так уж и податлива.

Все взгляды обратились ко мне. За забором шумела толпа. Из кустов выбежал черный котенок.

– Уголек, малыш, вот ты где! – сказала Марфа и взяла его на руки. – Уже третий день бродит где-то, бедненький, проголодался, наверно?..

Я мог уйти, но это бросило бы тень на мою репутацию. Что за учитель, которого даже не пустили в дом? А слухи разлетаются быстро…

– Марфа, я верну жизнь твоему мужу! – громко сказал я.

– Зачем ты смеешься надо мной?! – воскликнула Марфа. – Я же теперь вдова… А его тело уже начало пахнуть… Мы с Лазарем так хорошо жили, мы всё обсуждали с ним, и он столько для меня сделал… Он был такой добрый… Такого больше нет на всем свете! Понимаешь? – И она разрыдалась, закрыв лицо краем темного платка. Котенок высвободился из ее объятий и прыгнул на землю. Подруги стали обнимать и утешать ее, с недовольством поглядывая на меня.

– Покажи мне его, Марфа, – сказал я строго.

Лазарь лежал на низком деревянном одре, устеленном циновками. Тело разлагалось и воняло, и Магдалина, зажав нос, тут же выскочила из комнаты. Воскресить его не мог никто, даже Господь, который не так глуп, чтобы отменять созданный Им Самим закон смерти. Но я собирался сделать кое-что иное. И на это должно было хватить моих знаний и сил.

Я долго стоял и вглядывался в лицо покойника, стараясь запомнить его черты.

Тело Лазаря было подобно жертве на алтаре, но эта жертва почему-то не принималась – огонь не сходил с неба, чтобы съесть ее.

Ученики, Магдалина и несколько самых близких нам молодых женщин расселись под деревьями в саду, примыкающем к дому. Марфа с подругами принесла им перекусить.

Я уговорил Марфу отправить всех ее подруг по домам и не заходить в комнату, где буду работать с телом. Видно было, что Марфа не вполне верила мне, а выполняла мои указания, только чтобы занять себя чем-то и этими действиями отвлечься, притупить боль от смерти любимого мужа.

Я дал Марфе выпить сильное снотворное снадобье, и она ушла в комнату на втором этаже.

Немного подождав, когда она глубже погрузится в сон, я приказал ученикам раздеть Лазаря, вынести в сад и закопать под смоковницей. С помощью заступов, найденных среди хозяйского скарба, они сделали это. Ученики торопились, и могила получилась неглубокой. Тело могли найти собаки, но у Лазаря и Марфы, к счастью, не было собак, а территорию дома с обширным садом окружал высокий каменный забор, надежно скрывавший все от любопытных глаз.

Затем я взял заступ и стал бродить по саду, копая и разглядывая землю в разных местах. Повсюду была рыхлая коричневая почва, благоприятная для плодовых деревьев, но мне она не подходила. Кое-где был песок с камнями, тоже бесполезный. Наконец в дальнем южном углу сада возле ручья я отыскал немного красной глины. Она-то мне и была нужна.

Я велел ученикам взять носилки, накопать четыре ефы глины и принести в комнату вместе с большим сосудом воды, а сам нарубил в саду достаточное количество тонких ветвей. Матвей спросил, не горшки ли я собрался лепить. Я ответил ему, что для обжига моих горшков еще не построена великая печь. Матфей умолк.

Я отправил Иуду на рынок купить семь отрезов белой ткани, семь голубей и куриное яйцо. Велел ему спешить, пока Марфа не проснулась и ей не вздумалось прийти посмотреть, как идет процесс возвращения ее мужа к жизни.

С помощью ветвей и найденной в доме веревки я сделал чучело в рост человека, поместил его на ложе и начал обмазывать смешанной с водой глиной. Я торопился. Матфей помогал.

Иуда принес то, что я просил: ткань была добротной, голуби ворковали в плетеной клетке. Яиц он купил десяток, потому что поштучно их в городе не продавали.

Одно яйцо я замуровал в голову куклы.

Иуда и Матфей сделали кукле пальцы рук и ног. Я вылепил лицо: рот, скулы и все остальное, получилось вполне правдоподобно. Но с глазами возникла трудность, они не должны были быть пустыми. Несколько минут я думал, что делать, затем взял у Матфея две лепты и вдавил их в глиняные глазницы. Зеленоватый блеск меди меня вполне устроил.

Затем я вылепил кукле увесистый зайин. На всякий случай я сразу сделал его возбужденным, ведь глиняный зайин не способен встать сам, а лишать свое творение такой важной функции я не хотел.

После этого костяной иглой я уколол свой безымянный палец на левой руке и выдавил каплю крови в рот кукле.

Известно, что если хочешь создать человекоподобное существо, прежде всего надо вдохнуть в него страсти, но как именно это осуществить – creator[101] выбирает сам, исходя из ситуации, предназначения куклы и доступных материалов. Я решил сделать так, чтобы моя кукла пропиталась страстями, была запеленута в них. Семь – минимальное количество страстей, с которыми существо похоже на человека. Поэтому я разложил на полу семь отрезов ткани и вынул первого голубя из клетки. Держа голубя правой рукой, левой я резким движением оторвал ему голову и брызнувшей из тельца птицы струей крови написал на первом куске ткани:

равнодушие

Умерщвляя одну птицу за другой, я начертал на оставшихся отрезах материи еще шесть формул:

глупость

тщеславие

невежливость

скорбь малая

скорбь большая

тупое упрямство

При помощи Иуды и Матфея я обмотал глиняное тело этими кусками ткани.

Осталось только сделать кукле бороду. У Лазаря она была светлой. Я снова послал Иуду в город найти где-нибудь пакли. Он убежал, вскоре вернулся с паклей, и у куклы появилась достоверная борода. Лазарь был лысым, поэтому имитировать волосы на голове не потребовалось.

Завернутый в кровавые тряпки и готовый восстать к жизни, глиняный Лазарь лежал перед нами. Капля моей крови должна была в десятки раз усилить птичью кровь и, соответственно, мощь страстей.

Мы облачили куклу в одежду, оставшуюся от Лазаря.

Новый Лазарь был слеплен и одет, и оставалось главное: я должен был прочитать над глиняным телом заговор, чтобы духи земли вселились в него и заставили двигаться. Я очень надеялся, что у меня это получится, и жалел, что раньше никогда не тренировался в этом деле. Методику я узнал из подлинной рукописи великого ученого Абрама Эмалинейского, которая однажды попала ко мне в руки, когда я гостил в Киренаике у одного просвещенного халдея. Я просил его продать мне эти свитки, он отказался, но я, благодаря хорошей памяти, дословно запомнил все почти целиком.

Стоя у изголовья ложа, я начертал костяной иглой на глиняном лбу куклы слово «эмет»[102] и произнес нараспев: