Нора Вебстер - Колм Тойбин

— Много у вас работы? — спросила Нора доктора Редфорда.

— Ох, да приемная с утра заполняется и после весь день забита, — ответила миссис Редфорд.

Норе было любопытно, спросит ли доктор Редфорд о книге — вдруг нашлась. Не мог же он забыть тот давний субботний эпизод.

Когда собрание завершилось, миссис Редфорд отвела Нору в сторонку поговорить с глазу на глаз.

— Мы заметили, как вам нравится музыка, — сказала она. — И вы ни звука не издаете, пока играет пластинка. Мы будем рады, если вы как-нибудь заглянете в Риверсайд-хаус. По вечерам мы часто слушаем музыку.

— Не уверена, что смогу, — ответила Нора. — Я стараюсь не оставлять мальчиков одних.

— Ну, тогда дайте нам знать.

* * *

Миссис Редфорд позвонила Норе на работу, спросила, не сможет ли та выбраться на следующей неделе. Ее устроит любой вечер. Нора крайне удивилась, поймав себя на том, что договаривается на понедельник к восьми. В четверг же на собрании “Граммофона” чета Редфорд села рядом с Норой, и в паузах между записями миссис Редфорд толкала ее в бок и делилась мнением о музыке. На выходе с ней заговорил доктор Редфорд:

— Давайте решим, что будем слушать в понедельник из вашего любимого, — а может быть, мы поставим вам и что-нибудь новое.

Нора рассказала об этом Филлис, и та посоветовала все отменить.

— Это жуткие зануды. Он верный сын Тринитиколледжа и Ирландской церкви. Странно, что у него вообще есть пациенты.

— Зачем они меня пригласили?

— Им нравится пускать пыль в глаза.

— Но мне-то зачем пускать?

— Они увидели, что вы нравитесь всем там.

— Не думала, что меня вообще кто-то заметил.

— После всего, что вы пережили, все считают вас…

— Кем?

— Достойной уважения, наверно. Уж как минимум.

* * *

Дом находился между Милл-Парк-роуд и рекой. Два входа — маленький, с вывеской “Кабинет врача”, и побольше, который вел в старое двухэтажное здание с садом.

Открыла миссис Редфорд.

— Зовите-ка меня Эли, — сказала она. — У нас не приняты церемонии. Тревор наверху. У него есть старый пациент, который живет неподалеку от Блэкступса, он очень слаб, и если позвонят, то Тревору приходится ехать. Но имени его я не назову, иначе Тревор меня убьет. Мы ведь должны соблюдать полную конфиденциальность.

Тревор появился в красном пуловере и белой рубашке с открытым воротом.

— Я думаю, что перво-наперво мы немного послушаем Шуберта, — заявил он. — Вы не против? И можно выпить джина с тоником.

Он проводил ее из прихожей направо, в длинную комнату. Везде, где у других красуются фарфор или книги, у Редфордов стояли пластинки. Проигрыватель располагался на подставке, по обе стороны от камина высились большие колонки.

— Старый Ройкрофт гордится своей коллекцией, — сказал доктор Редфорд, — и у него, конечно, есть раритеты, но он был ошеломлен, когда пришел сюда и взглянул на верхнюю комнату, где мы храним большую часть пластинок. Я много работаю, и если другие предпочитают гольф или сафари, то мне по душе вот это. Музыка.

Нора кивнула и улыбнулась. Трудно было найтись с ответом. Вошла миссис Редфорд, неся высокие стаканы с джин-тоником, ее муж поставил на вертушку пластинку.

— По-моему, это одна из самых жутких и печальных композиций. У меня от нее всегда мурашки. “Лесной царь”.

Час или больше доктор Редфорд проигрывал немецкие и французские песни; одни были быстрые, с громовым фортепианным аккомпанементом, другие — медленнее и меланхоличнее. Каждую он предварял вступлением, как будто выступал по радио. Как только он снимал пластинку с проигрывателя, жена исправно вкладывала ее в конверт и ставила на место. В паузах миссис Редфорд подливала в стаканы джин-тоник.

— Вы любите Рихарда Штрауса? — спросил доктор.

— Не уверена, — ответила Нора.

— Что ж, я подумал, что неплохо будет послушать несколько его ранних вещей, они весьма утонченны, а после мы приободримся и закончим “Четырьмя последними песнями”. Конечно, они не всегда назывались так. По-моему, он лучше всех умел достигнуть пиковой интенсивности.

Слушая музыку — музыку, которая ничего для нее не значила, в которой было слишком много завихрений, падений и взлетов и слишком мало мелодии, — Нора осознала глубокое одиночество Редфордов. Дети выросли и разъехались. Редфорды остались одни в городе, где их недолюбливали. В Дублине или Лондоне им было бы лучше. Но больше всего, когда подогретый джином доктор Редфорд прибавил звук на полную мощность, она удивилась себе — что с ней стряслось, почему на ночь глядя она очутилась в этом доме и с этими людьми, если могла остаться дома? А главное — зачем вступила в общество “Граммофон”? Узнай кто-нибудь, что она провела вечер в обществе Тревора и Эли Редфорд, — решил бы, что она сошла с ума.

Песни кончились, Нора собралась уходить, и доктор Редфорд спросил, кто у нее любимый композитор.

Она замялась, чувствуя себя изрядно захмелевшей.

— Наверно, Бетховен.

— А какого периода?

— Что-нибудь поспокойнее, — ответила она многозначительно.

— О, понимаю. Трио, которое мы получили в посылке от “Мак-Каллоф-Пиготт”[51], — сказал мистер Редфорд. — Да, мы его еще не ставили. Мы держим новые записи здесь.

Найдя пластинку, он показал Норе конверт. Фотография двух молодых мужчин и женщины. Женщина была белокура и чуть улыбалась, с волевым лицом. Нора определила в ней виолончелистку и тут же подумала, что отдала бы все, лишь бы стать молодой женщиной на обложке, быть ею сейчас же, с виолончелью подле себя, а кто-нибудь ее фотографировал бы. Когда доктор Редфорд поставил пластинку, ей почудилось, что очень легко стать кем-то другим; что мальчики, ждущие дома, и постель, и прикроватная лампа, и утренняя работа — все это просто случайность. Все это предстало менее реальным, чем лившиеся из колонок чистые звуки виолончели.

Нора сосредоточилась на низких молящих нотах. Исполнение было заряжено грустью, а вскоре стало еще печальнее, как будто музыканты различили вдали нечто общее и устремились к нему. Мелодия чарующе взлетела вверх, и Нора не усомнилась в том, что кто-то страдает, и отрешается от страдания, и вновь возвращается к своей муке, продлевая ее, храня в себе.

Подняв глаза, Нора увидела, что Редфорды утомились. Миссис Редфорд принялась ворошить угли в камине. Норе захотелось сейчас же уйти, отправиться в одиночестве домой, пересечь Милл-Парк-роуд, дойти по переулку до Джон-стрит и дальше идти по ней к дому. После первой композиции она встала.

— Красиво, — сказала она. — И исполнители такие молодые.