Нора Вебстер - Колм Тойбин

* * *

Она согласилась связаться с Лори О’Киф, и Филлис уехала, однако Нора протянула несколько дней, пытаясь понять, почему она столь открыта для незваных гостей, которые якобы лучше ее знают, как ей жить и чем заниматься. Она полагала, что Филлис хотела помочь, но все же Нора подумала, не лучше ли запереться от всех визитеров, заниматься Доналом с Конором, день-деньской вспоминать Мориса, пока воспоминания не поблекнут сами собой.

Размышляя о пении, она живо представила голос матери — столь горделивый и уверенный на высоких нотах. Даже когда мать состарилась, Нора отличала ее голос от других, звучавших в церковном хоре. И ей было приятно, когда люди рассказывали, как в молодости голос ее матери заполнял все пространство и прихожане специально приходили послушать ее к одиннадцатичасовой мессе.

Нора вспомнила, как в бесконечные бессонные ночи, когда Морис умирал, а она понимала, что ей предстоит остаться с детьми одной, на заднем плане маячила мысль, что мать рядом, или где-нибудь ждет ее, или знает действенную молитву, которая все изменит. Мать виделась ей спокойным воплощением силы, она присутствовала в больничной палате.

Норе казалось важным — по крайней мере, в те больничные дни, — что матери, несмотря на их холодные отношения, наверняка захотелось бы побыть рядом с Морисом. Она умерла всего за семь лет до того. Стремясь забыть то больничное время, Нора постаралась забыть ее, избавиться от мыслей о ней — ей не хотелось, чтобы воображаемое присутствие матери перешло и в ее нынешнюю жизнь без Мориса.

* * *

Через несколько дней после визита Филлис Нора, направляясь по Уифер-стрит к Бэк-роуд, сообразила, что находится в двух шагах от дома О’Кифов. Ей захотелось развернуться и пойти домой, а к О’Кифам заглянуть как-нибудь потом, но она взяла себя в руки — лучше уж разделаться с этим побыстрее. Ей было известно, что Лори О’Киф когда-то жила во Франции, что когда-то состояла в монахинях. У Билли она была второй женой. Первая умерла, а дети от того брака выросли и разъехались. С первой женой было связано что-то этакое, чего Нора никак не могла припомнить; она была бережлива до скупости, это точно, и Нора смутно помнила, что по воскресеньям та посещала только семичасовую мессу, чтобы никто не увидел, как скверно она одета, как нищенски выглядит, невзирая на то что мужнины дела шли неплохо.

Она толкнула калитку перед домом О’Кифов, отметив ухоженность сада, отмытые до блеска окна, необычный, почти величественный облик старого дома. Билли вышел на пенсию, прежде он то ли владел страховой компанией, то ли занимался страхованием, и Нора знала, насколько ей вообще было известно что-либо о горожанах, что каждый вечер он берет трость и в одно и то же время ходит на Корт-стрит в “Хейес” выпить бутылочку “Гиннесса”. Поднимаясь на крыльцо, она вспомнила, как Морис однажды сказал ей, что Билли ненавидит музыку, что он оснастил звукоизоляцией комнату, где Лори играет и дает уроки, и затыкает уши берушами, едва заслышит аккорд. Морису нравились такие детали чужого быта.

Билли открыл дверь и сразу пригласил Нору внутрь, придерживая за ошейник лабрадора. Прихожая была просторной и темной, со старыми картинами на стене. Пахло лаком. Билли крикнул жену, ответа не последовало, тогда он запер собаку в комнате слева и стал спускаться по скрипучей лестнице в подвал, велев Норе остаться в прихожей.

— Вот никогда не откликается, — заметил он весело.

Вскоре Билли О’Киф вернулся.

— Она просит вас спуститься, — сообщил он.

Он проводил ее по узкой, уставленной книгами лестнице на маленькую площадку, выложенную плиткой. Затем отворил дверь, за которой оказалось ярко освещенное помещение, явно пристроенное к задней части старого дома. Лори О’Киф встала из-за рояля.

— Билли приготовит нам чай, если только вы не хотите кофе, — сказала она. — И захвати печенье, Билли, — то вкусное, которое я купила.

Она улыбнулась ему, и он закрыл дверь.

— Это всего-навсего кабинетный рояль, — сообщила она, будто Нора спросила, — и у меня, конечно, есть наверху и другой, старый, на нем барабанят ученики.

Кроме нескольких старых стульев, в комнате больше не было ничего. Пол устилал ковер, повсюду горами лежали ноты. Выкрашенные в белое стены на разных уровнях увешаны репродукциями абстрактных картин.

— Чаю мы выпьем здесь. — Лора провела ее в соседнюю комнату, где стояли два кресла, стереопроигрыватель с колонками и шкаф до потолка, полный пластинок. — Никто не пожалеет женщину, муж у которой лишен музыкального слуха, — посетовала она. — Никто!

Нора не поняла, к чему это было сказано и нужно ли отвечать.

— У нас к вам есть небольшой разговор, — продолжала Лори. — Я чуть не приложила письмо к поминальной карточке, но потом решила, что нет, лучше скажу при личной встрече.

Они сели в кресла. Нора глянула в окно на сад и повернулась к Лори.

— Мы то возвращались из Дублина, то уезжали. Кузены, племянницы и далее по списку! И однажды попали в пробку на обратном пути. Не знаю, сколько мы простояли в Блэкступсе. Уже решили, что случилась авария. Нам и в голову не пришло, что впереди похороны. Не знаю почему. И я в конце концов опустила стекло и спросила у кого-то, в чем дело. Ох, мы были потрясены, когда нам сообщили. Мы знали, что Морис болел, но все равно пережили потрясение. Билли начал рассказывать, как замечательно обращался Морис с его мальчиками и каким он был превосходным учителем. И мы тогда подумали, что если можем быть вам чем-нибудь полезны…

— Вы очень добры.

— А потом Филлис рассказала…

— Я не уверена в моем голосе, — перебила ее Нора.

— Нет лучше пути к исцелению, чем пение в церковном хоре, — заявила Лори. — Поэтому Бог и создал музыку. Я, знаете ли, в свое время хлебнула горя. Ушла из обители в пятьдесят лет, одна-одинешенька, без единого друга на свете. И оживил меня хор. У меня было только одно — мой голос да еще игра на рояле, хотя я училась на клавикордах. Это моя первая любовь.

С подносом в руках вошел Билли.

— А эта, — Лори кивнула на него, — наверно, последняя.

— Ты про меня, Лори? — спросил тот.

— Да, но теперь иди. Нам надо поговорить.

Билли улыбнулся Норе и на цыпочках удалился из комнаты.

— Я, знаете ли, пела для Нади Буланже[47], и среди прочего она сказала, что пение — это не занятие, а сама жизнь. Правда, мудро?

Нора кивнула, не показав, что понятия не имеет, кто такая Надя Буланже. Имя она постаралась запомнить, чтобы упомянуть в беседе с Филлис.

— Но, прежде чем мы возьмемся за дело, мне нужно прочувствовать ваш голос. Вы читаете ноты?

— Да, — ответила Нора. — Не очень хорошо, но когда-то учила в школе.