В пучине Русской Смуты - Максим Зарезин

Заметим, что мыслители прошлого, не знакомые с термином «антисистема» и прочими созвучными концепциями, говорят не о социально-политических процессах, а о формировании нового «народа», то есть о явлении этнической мутации. Петру Великому для преобразования жизни страны на принципах, противоположных всем тем началам, на которых она строилась веками, русские явно не подходили. Ломку народных устоев мог осуществить тот самый ассимилированный интернационал, никакими узами с этим народом не связанный, безразличный, а еще лучше враждебный всему, что тому дорого.

Но Петр был единственным революционером на троне (недаром Максимилиан Волошин называл его «первым большевиком»), если он «Россию поднял на дыбы», то его преемники прежде всего старались удержать страну в узде. Однако антисистема запрограммирована только на разрушение. Поэтому, начиная с Павла, пути образованного класса и монархии расходятся. «Народец» не проявлял враждебности к власти, пока он целиком зависел от нее, пока монарх раздавал чины и поместья. Но по мере того, как служба перестает быть обязательной, по мере того, как все более неэффективным становится крепостное землевладение, растет число «свободных профессий» и ширятся источники дохода, независимые от монархии, по мере того, как за счет притока разночинцев антисистема растет численно, становясь чиновно-интеллигентской, она начинает все более открыто проявлять оппозиционный характер.

Однако почему же образованный класс не претерпел тот процесс эволюции, через который прошло казачество и который претерпевал пролетариат? Последние не могли существовать обособленно от «большого народа» и потому были обречены на интеграцию, в то время как интеллигенция оставалась «вещью в себе», она «страдала» за народ, смутно представляя, что на самом деле он собой представляет.

Но антисистема, которую составляли большинство чиновно-военно-интеллигентского сословия, часть пролетариата и всевозможные «деклассированные элементы», была каплей в океане — в стране, где подавляющее большинство составляло крестьянство. Образованный класс готов был возглавить «последний и решительный бой», однако оказывался в роли полководца без армии. До поры до времени.

Все изменилось с началом Первой мировой войны. «Россия сдвинулась с места. Война, как подземный толчок, сорвала ее с оснований. Жизнь смешалась. Все привычное и устоявшееся мгновенно исчезло», — писал в своих мемуарах Константин Паустовский. Это не только эмоциональный отклик на драматический поворот истории. Россия пережила доселе не виданную по масштабам и скоротечности миграцию населения. За годы войны в действующую армию и тыловые части было мобилизовано 16 миллионов человек! Иначе говоря, каждый третий мужчина трудоспособного возраста, кормилец, глава семейства был вынужден сменить место жительства, привычную среду, покинуть родных и близких, жизнь которых в свою очередь также радикальным образом изменилась.

В результате неудачных в целом боевых действий и психологического надлома, всевозможных лишений и многомесячного сидения в окопах, а главное, непривычного, неестественного для мирного человека образа жизни, когда весь прежний опыт оказывается ненужным, а требуются совсем иные качества, когда теряется связь со всем, что было дорого и составляло основу существования, благодаря всем этим и прочим факторам происходила ассимиляция сознания вчерашнего крестьянина, он становился легкой добычей большевистской демагогии. «Сформировался особый тип военнослужащего: непрофессионал, пассивный, безынициативный, утративший уважение к себе „человек из толпы“. Немалая часть армии физически и духовно деградировала на почве пьянства и безделья: произошел упадок нравственно-религиозных устоев и принципов, развилось массовое воровство, коррупция, неуважение к честной службе и одновременно — агрессивная озлобленность ко всему окружающему… К 1917 году армейские массы превратились в грозную, взрывчатую, никем не управляемую силу», — отмечает современный исследователь С. В. Ямщиков.

Разваливалась армия, но и прежняя консервативная российская деревня перестала существовать, она стремительно деградировала, из нее уходили в армию и в город — на заводы и фабрики, однако в отличие от прежних лет вчерашние сельчане не могли опереться на «малую родину» и превращались в люмпен-пролетариев, тех самых «аутсайдеров», «Иванов, не помнящих родства». Да и перебирались они в город большей частью, руководимые циничным расчетом. В декабре 1917 года Максим Горький писал: «Окаянная война истребила десятки тысяч лучших рабочих, заменив их у станков людьми, которые шли работать на „оборону“, для того чтобы избежать воинской повинности. Все эти люди… озабочены только мещанским желанием устроить свое личное благополучие как можно скорей и во что бы то ни стало… Раздраженные инстинкты этой массы нашли выразителей своего зоологического анархизма, и эти вожди взбунтовавшихся мещан ныне… развивают Пугачевщину, но не социализм и всячески пропагандируют всеобщее равнение на моральную и материальную бедность». Так этническая деградация переплелась, срослась с деградацией морально-нравственной. «Я вижу миллионы здоровых двуногих, которые не хотят ни войны, ни работы, ни России», — горестно восклицал Леонид Андреев, который, между прочим, как и Горький, в свое время активно помогал революционерам и словом и делом. В результате разрушительных процессов образованный класс получил в свое распоряжение многомиллионную вооруженную массу, которую повел под флагами разных партий в атаку на самодержавие. Страна неумолимо приближалась к катастрофе. В 1918 году профессор Петербургского университета Иосиф Покровский напишет такие покаянные строки: «Собственными руками своими мы растерзали на клочки наше государство и наш народ». Ученый писал от имени интеллигенции, но вряд ли имел на то право: каялись единицы, немногие осознавали смысл и движущие силы случившейся катастрофы. Наш современник экономист И. Е. Дискин полагает, что российская, советская и вновь российская интеллигенция не извлекла никаких уроков из истории: «Остались прежними многие качества, такие как увлеченность политической мифологией, аффектированный радикализм, отсутствие личной ответственности как за собственные действия, так и за свой политический выбор. Неизменна идеолого-телеологическая колея российского реформирования: приглянувшуюся интеллигенции идеологическую конструкцию… силой, „через колено“, не останавливаясь ни перед чем, пытаются претворить в жизнь…»

Надеюсь, что, познакомившись с настоящей книгой, читатель яснее представит себе суть событий, происходивших четыре столетия назад и происходящих сегодня, и сможет ответить на вопрос, живем ли мы в Смутные времена, и если да, то как нам выбираться на правильную дорогу, с кем дружить и с кем враждовать.

В царствование Бориса Годунова в Россию прибыли два немца связанные родственными узами, — уроженец Люнебурга Конрад Буссов и его зять Мартин Бер из Нейштата. Буссов — профессиональный вояка, наемник, постранствовавший по Европе; недавнего студента Вера вскоре после появления в Москве жившие здесь лютеране избрали пастором. Один служил своим хозяевам мечом, другой окормлял паству словом Божьим. Буссов был в числе телохранителей Годунова, потом Отрепьева, после воцарения Шуйского устремился под знамена Болотникова, впоследствии выступал на стороне прочих воровских сил, и, в конце концов, оказался в лагере польского короля Сигизмунда III под Смоленском. Вера привечал Дмитрий Самозванец, Марина Мнишек, которая однажды даже выручила его из беды. Жил пастор при дворе Лжедимитрия II в Калуге, был свидетелем польской оккупации Москвы.