Дочь хранителя тайны - Ким Эдвардс

– Ну, чего теперь будем делать? – поинтересовался Дюк.

– Фиг его знает, – ответил Пол. – Ты чего хочешь?

Рельсы еще гудели. Интересно, подумал Пол, где бы остановился поезд, если бы машинист затормозил? И видел ли кто-нибудь парня, который стоял на рельсе и при желании мог коснуться рукой вагона, а ветер рвал его волосы и обжигал глаза? А если видел – то что подумал? Сначала картинки в окнах поезда, серия моментальных пейзажей. То, другое; дерево, камень, облако. И вдруг – парень совсем рядом, с хохотом запрокинувший голову. Секунда – и нет его. Куст, электропровода, всполох дороги.

– Перекинемся в волейбол?

– Неохота.

Они зашагали по путям. Но вскоре Дюк сошел на насыпь, остановился среди высокой травы и полез в карман кожаной куртки. У него были зеленые с голубыми крапинками глаза. Как глобус, подумал Пол. Вот какие у него глаза. Земной шар, вид с луны.

– Глянь-ка, что мне на прошлой неделе дал Дэнни, – сказал Дюк. – Двоюродный брат.

В маленьком пластиковом пакетике лежала сухая резаная трава.

– Что это? – недоумевая, спросил Пол. – Сушеная травка? – Едва произнеся эти слова, он сразу все понял и вспыхнул от собственной тупости.

Дюк засмеялся, очень громко в окружавшей их тишине, в шорохе бурьяна.

– Так точно, старик, травка. Хочешь полетать!

Пол затряс головой, не в силах скрыть потрясения.

– Не дрейфь, на нее не подсаживаются. Я уже два раза курил. Полный улет, говорю тебе.

Небо по-прежнему было серым, ветер перебирал листья. Вдалеке снова раздался свисток поезда.

– Никто и не дрейфит, – отрезал Пол и зашагал по шпалам.

– Молоток! – одобрил Дюк. – Попробуешь?

– Конечно. – Пол огляделся по сторонам. – Только не здесь.

Дюк усмехнулся:

– Кто, по-твоему, нас тут увидит?

– Оглох? – спросил вместо ответа Пол.

Оба прислушались. Вскоре показался поезд с другой стороны, маленькая, но быстро растущая точка. Свисток разрезал воздух. Ребята сошли с рельсов и встали по разные стороны путей, лицом друг к другу.

– Пойдем ко мне – Полу приходилось кричать; поезд приближался. – Дома никого нет.

Он представил, как они с Дюком курят травку на новом атласном диване матери, и захохотал. Между ними помчались вагоны: грохот – тишина, грохот – тишина. Дюк мелькал перед глазами Пола, как фотографии, развешанные в темной комнате, обрывки отцовской жизни, мельком увиденные из поезда. Пойманные, посаженные в клетку. Грохот и тишина. Как сейчас.

Они вернулись к дому Дюка, сели на велосипеды, пересекли Николасвилль-роуд и покатили по извилистым улицам района, где жил Пол.

Дом был заперт, ключ, как всегда, – в выемке под плиткой у рододендрона. Внутри оказалось жарковато и душно. Пока Дюк звонил родителям, чтобы предупредить, что задержится, Пол открыл окно, и порыв ветра взметнул сшитые матерью занавески. До того как пойти работать, она каждый год переделывала все в доме. Он помнил, как она строчила на швейной машинке и чертыхалась под нос, когда рвалась или петляла нитка. Занавески были кремовые, с синими, в тон темных полосатых обоев, рисунками – сценами из деревенской жизни. Пол, бывало, сидел за столом и смотрел на них, будто ожидая, что человеческие фигурки оживут, выйдут из домиков и начнут вешать белье или махать кому-нибудь рукой на прощанье.

Дюк повесил трубку, огляделся. Присвистнул:

– Старик! Да ты богатей.

Устроившись за столом в гостиной, он расправил тонкую прямоугольную бумажку. Пол зачарованно следил, как Дюк полоской высыпал на нее травку и свернул белую трубочку.

– Не здесь! – Пол в последний момент занервничал.

Они вышли на заднее крыльцо, опустились на ступеньки. Оранжевое пятнышко косяка, вспыхивая, перемещалось от одного к другому. Сначала Пол ничего не чувствовал. Потом самокрутка, зашипев, погасла, а через некоторое время Пол вдруг сообразил, что неотрывно смотрит на каплю воды на дорожке, наблюдая, как она медленно расширяется, сливается с другой каплей и перетекает в траву.

– Старик, ты бы себя видел, – загоготал Дюк. – Ну ты и закосел.

– Отвали, морда, – с хохотом отмахнулся Пол.

В какой-то момент они оказались в доме, но до того попали под дождь, промокли и замерзли. Мать оставила на плите картофельную запеканку, но Пол на нее и не глянул. Открыл банку с маринованными огурцами и еще одну, с арахисовым маслом, Дюк заказал пиццу, а Пол принес гитару, и они перебрались в гостиную, к пианино. Пол сел на приступку перед камином, взял несколько аккордов, а затем из-под его пальцев сами собой полились знакомые звуки «Этюда» и «Этюда без света» Сеговии – произведений, которые он исполнял на концерте. В памяти невольно всплыл образ отца, высокого, молчаливого, склонившегося над увеличителем. Светотени мелодий неразрывно сплетались с жизнью Пола, с молчанием их дома, отпуском, пляжем, высокими окнами школьных комнат. Пол играл и словно возносился на волнах, рождая звуки, а потом сам стал музыкой и взлетел вместе с ней – вверх, вверх, до самого гребня.

Когда он закончил, минуту царило молчание.

– Форменный кайф! – воскликнул Дюк. Он пробежал пальцами по клавишам и заиграл свой концертный отрывок, «Марш троллей» Грига, энергичный и мрачно-радостный. Потом снова играл Пол, и они не слышали ни звонка, ни стука. Неожиданно на пороге возник мальчик – разносчик пиццы. Уже почти стемнело, в дом ворвался сумеречный ветер. Они рывком вскрыли коробки и стали есть – жадно, быстро, обжигая рты, не чувствуя вкуса. Пол физически ощущал, как пицца камнем падает в желудок. Он посмотрел в окно, на тоскливое серое небо, перевел взгляд на Дюка. Тот был бледен, на лице отчетливо проявились все прыщи, темные волосы прилипли ко лбу, на губах рыжело пятно соуса.

– Черт, – бросил Пол. Он уперся ладонями в дубовый паркет, радуясь, что ни паркет, ни он сам никуда не делись и вся комната тоже не изменилась.

– Кроме шуток, – согласился Дюк, – вещь. Сколько времени?

Пол неуверенно поднялся и прошел к высоким напольным часам в холле. Несколько минут – или дней? – назад они с Дюком стояли здесь, сотрясаясь от смеха; стрелка отсчитывала время, и между одной секундой и другой лежала вечность. Теперь же Пол мог думать только о своем отце, который каждое утро сверял наручные часы с этими. Полу стало грустно. День растворился в крупинке памяти, не большей, чем капля дождя, на улице почти совсем стемнело.

Зазвонил телефон. Дюк лежал на спине, на ковре в гостиной. Казалось, прошли часы, прежде чем Пол снял трубку.

– Милый, – зазвучал голос матери сквозь шум и звон столовых приборов. Пол представил ее: костюм, наверное, темно-синий, блеск колец на пальцах, приглаживающих короткие волосы. – Я на деловом ужине. Очень важный заказчик. Отец дома? У тебя все в порядке?