Отшельник - Ульяна Соболева

И мне вдруг стало больно самой, так больно, что я невольно всхлипнула, он тут же, как хищник, повернул голову вбок, но на меня не взглянул. Растрепанный, тяжело дышит, по щекам стекает пот.

— Уйди! — опять тихо.

А я подхожу все ближе и ближе, обошла его и остановилась напротив, протянула письмо.

— Я солгала… я взяла вот это.

Поднял на меня взгляд, и у меня дух захватило от того безумия, что там плескалось. Он больше не прятал его на дне — он дал ему плескаться в его зрачках, делая глаза почти черными. Вырвал бумагу из рук и отшвырнул на пол. Сделал шаг ко мне, а у меня сердце несколько ударов пропустило.

— Беги, если страшно! Давай!

Не пошевелилась, продолжая смотреть ему в глаза и слышать, как шумно он дышит, и видеть, как дрожит от напряжения его красивое и такое мужественное лицо. И вдруг схватил меня за талию и пронес через комнату, хрустя подошвами туфель по осколкам стекол и щепкам. Смел ладонью разбитые бокалы и посадил меня на барную стойку. Я судорожно глотнула воздух, а Роман вдруг спрятал лицо у меня в коленях, продолжая все так же шумно выдыхать и сжимать мои ноги, сминая подол платья, хаотично и лихорадочно перебирая разбитыми до мяса на костяшках пальцами. Я сама не поняла, как опустила ему на голову дрожащие руки и дотронулась до его волос. Провела к затылку, и он сильнее сжал мои ноги, а я погрузила пальцы глубже, перебирая жестковатые пряди. Они скользили по моим рукам, и вдруг подумала о том, что это невероятно приятно — трогать его вот так. Как будто мы с ним близки, и я имею право. Я не знаю, сколько времени прошло, я все еще видела перед глазами строчки его письма, а он гладил мои ноги. Точнее, сминал их в попытках успокоиться. Пока вдруг не поднял ко мне лицо — такой же дикий взгляд и дышит так же тяжело. Протянул руку, провел большим пальцем по моей щеке, по губам. Самое удивительное, что он умел прикасаться так, что на коже появлялись мурашки и захватывало дух, я даже забыла, что совсем недавно он прикасался ко мне, оставляя после себя синяки.

Потом вдруг сдернул меня вниз и резко привлек к себе, всматриваясь в мои глаза и сильно сжимая мое тело под ребрами. Неожиданно для себя я взяла его руку и перевернула тыльной стороной ладони вверх, тронула кончиком пальца тот самый шрам, о котором прочла, и в этот момент он вдруг выдернул руку, стиснул мой затылок, наклоняясь к самому моему лицу.

— Больше всего я ненавижу жалость! — выдохнул мне в губы. — Не смей меня жалеть! Никогда! Пошла вон!

Я нахмурилась, перехватывая его руки за запястья и чувствуя, как на самом деле он не хочет, чтоб я уходила, я эту борьбу адскую вижу в его взгляде.

— Я не бездомная псина, чтоб меня гладили и давали подачки. Уходи! Уходиии, я сказал! Вооон! К себе пошлааа! Забыла — кто ты? Никтоооо!

Схватил за затылок и вытолкал за дверь, а потом захлопнул ее с такой силой, что содрогнулся весь дом. И самое странное… мне не хотелось уходить. Я прислонилась к двери воспаленным лбом. Я вдруг только сейчас начала понимать — кто такой Роман Огинский… и я больше его не боялась.

Я не видела его и не слышала несколько дней. Это было более чем странно, ведь раньше и дня не проходило, а то и нескольких часов, чтобы Роман тем или иным способом не затребовал меня к себе, притащил, заставил прийти саму. А сейчас ко мне даже никто не приближался и не разговаривал. Куда-то делась Вита. А Бина вообще молчала и старалась обходить меня десятой дорогой. Оказывается, Рома уволил Виту сразу после того, как уехала его мать. Но, по-моему, меня избегали абсолютно все. Кажется, я стала для них олицетворением перемен, а люди в большинстве своём перемен не любят и боятся.

Мне было абсолютно все равно, что они думают по этому поводу… я не переставала думать о Романе. Иногда люди извиняются тысячи раз или пытаются объяснить свои поступки. Он и не думал этого делать. Ни разу не попытался себя оправдать, как-то обелить себя в моих глазах. Напротив, этот человек совершенно не отрицал ни одной своей омерзительной черты. Он словно швырял людям в лицо свое истинное “я” и гордился этим. Заставлял принимать себя таким ужасным, нарочито выставляя все пороки наружу острыми лезвиями, как броню, чтоб резались им до мяса и, если его не принимали, ему было совершенно на это наплевать.

А для меня самой острой по ощущениям эмоцией стал тот момент, когда он уткнулся лицом в мои колени. Словно искал у меня чего-то, словно не справился с болью и поделился ею со мной, показал на мгновение, какой он на самом деле там, под этими жуткими бритвами с множеством острых игл. И тот… тот Роман, что спрятался под маской чудовища, оказался мальчиком с фотографии. Он смотрел на меня из темноты больными глазами и страдал от невыносимой боли и одиночества. Именно тот мальчик вывернул все карманы у церкви, именно он вез со мной пса в приют и именно он переводил деньги другому мальчику с больными глазами. Моему Мите. И ни разу не сказал, сколько денег это стоило. Чудовища не способны на такие поступки.

И я постоянно думала об этом снова и снова и чувствовала под пальцами его волосы.

«Я нужна ему…». Странное ощущение, ведь всем своим существом этот странный и замкнутый в себе человек отрицал это — насколько вообще возможно отрицать существование чего-то. И в то же время я невероятно сильно чувствовала его необходимость во мне. Может быть, я наивная идиотка, которая таким образом попыталась оправдать возникшие эмоции по отношению к самому дьяволу. Оправдать те кошмары, что он позволял себе творить с людьми. Но в тот же момент было какое-то понимание — почему и за что. У Огинского какое-то чудовищно искаженное чувство справедливости, оно имеет совершенно уродливые формы и торжествует самыми отвратительными способами.

В доме царила странная атмосфера, словно все затаились и боятся сделать лишнее телодвижение. На кухне я услышала, как Кристина отдает распоряжение отнести ужин Огинскому в мастерскую. Значит, вот где он провел все эти дни… в мастерской. Вспомнились его быстрые штрихи по записным книжкам, по листкам с напоминаниями. Какие-то бесформенные орнаменты, не имеющие логических очертаний. Чудовище рисует чудовищ на бумаге. Это так символично.

— Он не выходит оттуда третий день. Впервые вижу его таким. Я вынесла вчера несколько пустых бутылок из-под виски, пока он спал. Не помню, чтоб хозяин раньше пил. Притом в таких количествах. Сам на себя не похож. Скорее, напоминает нашего покойного хозяина Огинского-старшего, тот мог не просыхать месяцами и при этом вести бизнес из своего кабинета в подштанниках и трубкой в зубах.

Голос Кристины доносился чуть приглушенно, тогда как ее собеседница говорила более звонко.

— Это все из-за этой ведьмы. Она его приворожила. Он с матерью поссорился. Выгнал из дома. Я сразу сказала, что мы с ней неприятностей не оберемся. Скоро и нас заденет резонансом. Ох, отпустил бы он ее, и все стало б на свои места. Добром все это не кончится, он совсем на безумца стал похож.