Сорок третий номер... - Дмитрий Герасимов

– Что же ты делаешь со мной? – взывал он к равнодушному ромбу, недоуменно моргающему ватными веками пробегающих облаков. – Почему не убьешь, наконец?! Зачем оттягиваешь раз за разом мою смерть, как тот садист перед расстрелом? Если я нужен тебе – дай ответ, как мне жить! А если нет – убей без проволочек! Прошу тебя! Ну прошу-у-у… – У Андрея подогнулись колени, и он сполз в воду по шею.

Окоченевшие руки неожиданно наткнулись на камень, приваленный к стене у самого дна. Голота ухватился за него, чтобы, опершись, встать на ноги, как вдруг замер от внезапного открытия. Уже почти потерявшие чувствительность пальцы ощутили слабое движение воды между валуном и стеной. Тонкие, упругие ручейки сочились на свободу сквозь крохотную щель в бездвижной каменной туше. Должно быть, благодаря им этот грот и наполнялся постепенно водой. «Ручейки сильные, – отметил про себя Голота, – значит, давление велико. А раз так, то эта пещера находится ниже уровня озера…»

Он опять сполз по шею в воду и нащупал руками крохотный заступ между стеной и камнем. В узкую щель умещались только фаланги пальцев, но и этого было достаточно, чтобы ухватиться. Убедившись, что упругие ручейки бьют именно отсюда, Голота выбрал удобное положение и, застонав от натуги, рывком потянул камень на себя. Кончики пальцев обожгло ледяной болью, но валун даже не шевельнулся. Подтянув тело вплотную к неподвижной глыбе, Андрей уперся обеими ногами в стену и сделал вторую попытку. На этот раз пальцы соскользнули с камня, и Голота опрокинулся спиной в воду. Поднятая волна взметнулась и сомкнула над ним ледяные объятия. Он вынырнул, встал во весь рост, тяжело дыша и всхлипывая от отчаяния, и попытался согреть дыханием посиневшие кисти рук. Ромб над головой потемнел, и в утробу мрачного грота просыпались тяжелые черные капли. Снаружи, видимо, пошел дождь, прибивая к обугленному, еще не остывшему от пламени острову копоть и смог.

Андрей снова осел в воду, прижался грудью к упрямому валуну, нащупал пальцами заступ и, найдя ногами опору, мелкими рывками, враскачку, стал дергать камень на себя. Так когда-то очень давно, в армии, водитель полуторки вытаскивал буксующую машину из вязкой грязи. «И-и… Р-раз!.. И-и… Раз!»

В ромбе над головой сверкнула молния, и грот на миг озарился дрожащим светом.

– И-и… Р-ра-аз!.. И-и… Р-ра-аз! – кричал Голота, в исступлении дергая на себя мертвую глыбу. – И-и… Давай, сволочь!.. Дава-а-ай!..

В какой-то момент ему показалось, что камень дрогнул. Ручейки под пальцами оживились и заструились веселее.

– И-и… Р-ра-аз!.. И-и… Р-ра-аз!.. – Андрей уже не чувствовал холода. Он вдруг обрел слепую, пьяную силу, какая ведома только отчаявшимся людям, стоящим перед воротами смерти.

Неожиданно ручейки превратились в одну сильную струю и мгновенно слизали пальцы Андрея с заступа. Он вновь опрокинулся, но на этот раз не успел подняться. Раскаченный валун устал сопротивляться натиску воды и под ее тяжелым, сильным напором грузно откатился от стены, придавив ногу Андрея к земле. Ничем более не сдерживаемый мощный поток хлынул из образовавшейся прорехи в стене, закрутив и вспенив застоявшуюся в гроте воду.

Голота зажмурился от боли, дернулся всем телом, чтобы вынырнуть, но лишь на секунду показал из воды лицо. Жадно хватая ртом воздух, он изловчился и, упершись свободной ногой в проклятый камень, попытался вызволить себя из западни. Тяжеленная глыба, удерживаемая на месте бушующим потоком, и не думала отпускать своего пленника. Андрея накрыло волной, он снова дернулся изо всех сил, стараясь не потерять дыхание. Вода стремительно прибывала, и теперь даже самого отчаянного рывка уже не хватало, чтобы вынырнуть хотя бы на миг для последнего вдоха. Голота забился в конвульсиях. Такая безумная вакханалия сменяющих друг друга пропастей-погибелей и спасений, финалов и следующих за ними продолжений, была явным перебором даже для него. Однако, привыкший к чуду, он не хотел верить в конец. Судьба приучила его к неуязвимости.

Между тем силы иссякали, а вместе с ними таяла и надежда.

Сообразив, что он только попусту растрачивает драгоценную энергию, Андрей замер и медленно опустился на дно. В висках стучало, а перед глазами плавали черные круги. «Сейчас начнутся галлюцинации, – вяло подумал Голота, – и конец мучениям…» Он где-то читал, что асфиксия оборачивается забытьем, в котором угасающая жизнь уступает место чудесным видениям. В них есть все, чего так не хватает сейчас: свежий воздух, цветущий сад, поющие птицы. Еще минута, и он станет вечным гостем в этом саду.

Размокшая земля под руками Андрея податливо расползлась, принимая в свое илистое чрево измученные, натруженные ладони. И тут Голота, собрав остатки угасающего сознания, вдруг подумал, что, если нет возможности сдвинуть камень, то можно попробовать освободить ногу с другой стороны. Он подтянулся вплотную к валуну и, сделав нечеловеческое усилие, зачерпнул пригоршней землю из-под каблука. Глаза вылезали из орбит, а легкие требовали немедленно сделать вдох. Он зачерпнул еще, и еще… Нога, прижатая беспощадным камнем, не желающим отпускать свою добычу, уходила все глубже и глубже в ил, но в какой-то момент Андрею удалось сдвинуть ботинок, чуть повернув его на ребро. Мгновенно поменяв положение тела, не обращая внимания на ставшую невыносимой боль, он отчаянно оттолкнулся от валуна и, выдернув ступню из башмака, взмыл вверх к тускнеющему ромбу в тот самый миг, когда перед глазами зацвел благоуханный, пленительный сад…

Остров представлял собой жуткое зрелище. Черные дымящиеся камни, остывающие под мерзким проливным дождем, были похожи на уголья, выброшенные на пол из печки в бане и залитые из ковша кипятком. Прибрежная земля пузырилась, как гейзеровая долина на лунной карте. Было похоже, что и вода в озере кипит, отплевываясь пеной и сваренной заживо рыбой. Зловещая скала, подпирающая низкое свинцовое небо, куталась в рваное лоскутное одеяло ядовитого тумана. Две грязно-белые птицы, похожие на больших альбатросов, грузно махали крыльями у самой земли, пытаясь взлететь с тяжелой гирляндой обгоревших человеческих останков.

Голота долго лежал на закопченных камнях, подставив лицо холодному кисло-сладкому дождю и вдыхая полной грудью пропитанный гарью воздух. Голова кружилась, а к горлу подступала дурнота. В довершение всего, у него пошла носом кровь. Но Андрей не мог даже пошевелиться. Онемевшее тело не слушалось его и, сваленное грузной бесформенной тушей на камнях, как забытый кем-то багаж, мокло под ливнем.

Незаметно и быстро, как это бывает осенью в Карелии, на остров упали сумерки. Утих жаркий шепот изможденной земли, смолкло шипение камней, и только вода, как усталая дворняга, продолжала лизать шершавым языком прибрежный песок.

Андрей очнулся от странного, тягучего забытья глубокой ночью. Он сел на камнях, стуча зубами от холода, и огляделся по сторонам. Странное дело: на острове пыльным, тонким покрывалом лежал дрожащий свет. Даже по воде пролегла лунная дорожка, хотя бездыханное небо было плотно затянуто тучами. Жуткое свечение исходило от скалы. Казалось, она фосфорецирует во мраке, а может, в ее недрах остывали те самые огненные силы, которые вырвались наружу минувшим днем.