Тонкая зелёная линия - Дмитрий Конаныхин

трамваи, больше похожие на заблудившиеся ёлочные игрушки. Дома, дома, дома. Голые метёлки пирамидальных тополей. Чехарда каштанов… Красавец Киев.

Но вот теснота города закончилась, и, сколько глаз хватало, открылись поля.

Киевщина.

Родина.

Рай на земле.

Валька быстро и уверенно вёл машину. Под колёсами тихо рычала брусчатка шоссе. Как ни хотела спать Зося, но сердце стучало сильнее. Глаз не могла оторвать от кусавших душу видов, каждой веточкой, холмиком, дорожным указателем радовавшихся: «Зося! Наша рыжеволосая девочка приехала!» Серое, сырое, сонное утро субботы наливалось зыбким светом. Кое-где по полям уже видны были проталины. Справа и слева высоченные стены тополей укрывали шоссе от зимних заносов. Мимо проносились сёла со знакомыми с детства «вкусными» названиями: Малиновка, Калиновка, Мечта, Борщёвка… Снег на участках был испещрён чёрными и бурыми пятнами пепла, которым хозяева всю зиму удобряли землю. Над крышами тянулись печные дымки.

Оттепель.

Зося дремала на широком заднем сиденье. Хорошо, что ничего в горло не лезло, – всё время ощутимо подташнивало, но терпеть можно было. Казимира глянула на уставшее, опухшее лицо племянницы, и думала свою думку. Посматривала на мужа. Валька перехватил эти взгляды и потихоньку ёрзал и бесился, как только может беситься гулящий муж под внимательным взглядом надоевшей жены. Но устраивать ссору при Зосе ему не хотелось.

Валька хорошо относился к Зосе, да и не забыл старинную, но памятную всему Топорову драку 1947 года. Дело было довольно банальное. Поддавшись на уговоры жены, Таси Завальской, Вася Добровский пошёл разыскивать Козю, задерживавшуюся с очередных танцулек молодёжи. Приоделся, в центр Топорова же идти, да. Весь при полном морском параде, он нашёл Козю за эстрадой Панского сада в компании десятиклассников-переростков: Вальки, пары вертихвосток и ещё каких-то трёх балбесов – дальней Карпенковской родни. Козя стояла среди них такая влюблённая, податливая и на всё готовая, как барашек на заклании, что Вася подивился педагогической проницательности жены. Подошёл. Слово за слово, сразу всё как-то не так пошло, короче, раздражённо-горделивый Валька подло ударил не ожидавшего Добровского между ног. Эх, старик… Если бы среди Ковбасюков тогда был хоть кто-нибудь постарше, он бы на коленях умолял племянников не трогать Добровского… Но не судьба. Итог был сокрушительный и разрушительный: отдышавшись и попрыгав на корточках, бывший командир полковой разведки разбросал младших Ковбасюков, после чего погнался за стремительно убегавшим Валькой. Быстро бегают десятиклассники, но фронтовики научены бегать быстрее. Поймал Добровский Вальку и, не обращая внимания на мольбы, швырял того через и сквозь соседские заборы и калитки, самыми жестокими подсрачниками гонял незадачливого кавалера – кому на потеху, а кому и убытки подсчитывать – будто танк прошёл по переулкам за Панским садом. Поэтому, когда всё-таки пришло время породниться, Валька вёл себя с Васей почтительно и, можно даже сказать, трепетно.

– Зось! Зося! – Валентину надоела тишина в машине (можно было уснуть и угробиться к чертям). – Зось, скажи, а что, жиды, они там и газету, и театр свой держат – всё так серьёзно? И всё там, как страна своя? Как тебе у них?

– Да нет. Враньё. Там всё по-нашему. Наше, – Зося не хотела скандалить. Живот уже прихватило основательно. – Там места изначально казачьи, каторжные. Там, считай, в основном русские. Украинцы есть. Думаю, что евреев, ну. Думаю, что каждый восьмой или даже десятый. Не больше. Но всё, конечно, на языке – «Биробиджан штерн», театр, улицы, места все по-своему названы. Так ещё с довоенных времён пошло.

– И что же, сколько их – «этих» – оттуда уезжает? Много? Здесь говорят, что жидовская республика вся уехать хочет. Как там только с Китаем началось – повод появился, да, да и потом – народ такой.

– Валентин!

– Да тихо ты, Козя! Тут все свои. Чего ты?!

– Тётя, погоди. Какой – «такой»? Какой – «такой народ», Валентин Григорьевич? Разные люди бывают. И украинцы, и евреи, и русские. Во всяком народе и подлецы воровские, и честные трудяги. Я даже больше скажу! Вот сколько я тут, сколько в Ленинграде была, сколько там прожила – мне наши, свои, больше сала за шкуру залили, чем евреи. А евреи всегда помогали. Вот как так получается? Да и они идейные там. Патриоты даже. Они там говорят, что те, кто уезжает, те, значит, жиды. А кто остается, вот те – евреи.

– О как?

– Да, так!

– Даже патриоты?!

– Даже!

– Ну точно – бандеровщина. Помнишь, Козя, мы в Тернополе были? Я тебе так расскажу, Зося, – Валентин сел на любимого конька, проснулся, машину быстрее погнал. – Туда первые после войны поляки приехали, социалистические, вот, могилы искали. Ну, знаешь, там же крови пролили… Это просто ужас. Пшеки резали украинцев, ну и… И – эти, которые теперь тоже наши, да, Козя? Бандеровцы – поляков. А евреев, этим вообще беда была. Их били и пшеки, и бандеровцы, те, которые за немцами пошли. А что? Книжку Базимы читала? Ну, про рейд партизанского соединения Ковпака?

– Конечно, читала, все читали.

– А знаешь, что Ковпак у нас дома на Русановке был?

– Да вы что?! Тётя! А вы ж не писали!

– Ну, – довольный эффектом, Валентин аж поёрзал на сиденье. – Сам Ковпак, генерал, командир самого большого партизанского соединения, что даже по нашим топоровским лесам ходил. Эдгара на колени посадил, дядька то что надо. Только вот в Западеньщине, в районе Делятина, их разбили. Да не немцы, как нам говорят, а бандеровцы.

– Валентин!

– Козя! Да прекратишь ты?! Такое молчать нельзя, пусть знает, вон, погляди, какая взрослая. Нет, а что такое? Разное бывает. Вон у нас всякое говорят, а ты жизнь их ту видела? Сама же знаешь. Всех бы подушил. Сами кланяются, ходят: «Слава Исусу Христу!» – не пьют, а сами всё смотрят, запоминают, припоминают, ждут как бы прирезать. Ненавидят. Своих.

– Да что ты говоришь?! – Казимира вдруг заговорила ледяным голосом лектора Высшей партийной школы. – А ты забыл, что Галя рассказывала? Как они этих «своих» – наших солдат в 1939-м встречали – помнишь?! Помнишь же! Её дядька двоюродный хоругвь нёс, а мати – хлеб испекла. А её соседки сын Шевченка прочитал перед всеми. Пятнадцать лет хлопчику было. Помнишь?! Всё село вышло с иконами и цветами. А на следующее утро – ни хлопчика, ни дядьки. «Не так встретили»! Помнишь?!

– Казимира!

– Забыть хочешь?! А потом всех, кто не так, не то говорил – батька, матiр, так ycix геть чисто, – позабирали? Що ж не так? Що б ти зробив, якщо б твого батька забрали – за те що з iконами зустрiли, а не з портретами Сталiна й