Русский Рэмбо для бизнес-леди - Александр Звягинцев

Оторваться от Кулемзы удалось лишь на Таганке.

Отдышавшись с полчаса в каком-то тихом дворе, он снова вывернул на Садовое кольцо.

"Вряд ли Кулемза опознал меня с приклеенными усами и в милицейской форме, – решил он. – Но поостеречься нелишне… Лучше переночевать нынче где-нибудь вне дома…"

* * *

Через час канареечная "Вольво" остановилась перед глухим забором одной из дач в поселке Внуково.

Открывая ворота своим ключом, Романов услышал крики застолья, женский смех и визг.

"Опять Кобидзе телок на явочную квартиру притащил! – поморщился он. – Надо намекнуть Кострову, чтобы гнал его в шею".

Кобидзе встретил Романова на крыльце дачи.

– А-а, Гена, друг! Прахади, дарагой, к столу! Афган вспаминать будэм, коньяк пить будэм, шашлык кушать…

– Опять на явочной квартире бляди, Кобидзе? – остудил его Романов.

– Не бляди, а боевые подруги летчиков из ПВО, – хохотнул тот. – Мы их сегодня на аэродроме сняли…

– Бабешки трахаться хотят, а их мужья не хотят, тащ полковник, – высунулась из-за Кобидзе лисья мордочка одного из костровских холуев. – Их – три, и нас теперь трое – можно оттянуться по полной программе…

– Лэтуны-истребители от плахой жратвы и сверхзвуковых перегрузок через одного импотенты. Будэм паддэрживать парядак в авиационных частях, – опять хохотнул Кобидзе и потащил Романова в тепло добротного деревянного дома.

В прихожей Романов обратил внимание на висевшие на вешалке отливающие серебряным блеском костюмы и забранные в стекло глухие шлемы.

– В космонавты готовишься, Кобидзе? – кивнул он на костюмы.

От Романова не укрылось секундное замешательство Кобидзе.

– Нэ-эт, дарагой, в пожарники, – неохотно ответил тот Появление Романова за столом "боевыми подругами" было встречено с энтузиазмом.

– Ты никак, Кобидзе, в казино миллион баксов сорвал? – с удивлением оглядел Романов стол с разносолами и дорогими напитками.

– Зачем, дарагой! – хохотнул тот. – Поработал мало-мало пожарником, заработал хорошие баксы…

– Не знал, что пожарникам баксами платят…

– Платят, дарагой, платят, – отмахнулся Кобидзе и хвастливо добавил, обняв за талию толстушку с вызывающе яркими губами:

– Красиво жить. Гена, даже ты Кобидзе нэ запретишь.

– Мне-то что тебе запрещать, а вот Кострову…

Кобидзе ухмыльнулся, но промолчал.

Потом были витиеватые тосты за боевое афганское братство, за "боевых подруг", каждую в отдельности, за родителей и друзей.

Романов отметил про себя, что Кобидзе и Лисья мордочка отчего-то нервничают и накачивают себя коньяком сверх меры.

"Что с ними? – подумал он. – Видно, какое-то дело провернули Надо бы вытянуть из них…"

Не успели выпить очередной тост, как Кобидзе снова разлил коньяк по бокалам и провозгласил:

– За тех, кто сэгодня в полете!..

– Лучше за тех, кто полетит завтра, – засмеялся Лисья мордочка.

Кобидзе вдруг оскалился и с бешеной злобой бросил кулак в вытянутую, как у лисы, физиономию приятеля.

– Прикуси язык, мудозвон! – прошипел он.

"Боевые подруги" завизжали и бросились к выходу, но Кобидзе, выхватив револьвер, выстрелил в потолок.

– Прошу прощения у милых дам за нэзапланированный инцидент! – галантно раскланялся он и, включив музыкальный центр, затрясся, как эпилептик, в несуразном танце вокруг толстушки.

Лисья мордочка, зажав платком расквашенный нос, тоже затрясся вокруг плоской, как доска, стриженной под мальчика девицы Когда бешеный "хеви метал" сменился сладким, как сироп, танго, крутобедрая толстушка Нинка обессиленно повисла на Кобидзе. Тот запрокинул ее на тахту и с пьяным нетерпением стал освобождать от одежды.

Лисья мордочка, нахально подмигнув Романову, увел на второй этаж свою стриженую.

Третья, с волоокими, как у коровы, глазами, чтобы не видеть голую парочку, бесстыдно извивающуюся на тахте, отвернулась к окну.

Романов, вымотанный преследованием на ночных московских улицах, тоже хотел женской ласки. Прихватив со стола бутылку коньяка, он взял волоокую за руку и потащил в соседнюю комнату.

К его удивлению, волоокая оказалась не такой смелой, как ее подруга, сладострастные крики которой неслись через дверь. Сжавшись в кресле, она со страхом смотрела на раздевающегося Романова.

– Ты что? – удивился он.

– Стыдно…

– Ты ненормальная?..

– Не изменяла еще мужу. Он летчик. Мы с ним из одной деревни…

– Динамо крутить приперлась и пожрать на халяву?

– Он полгода не получает зарплаты… Днем на службе, а по ночам вагоны разгружает… Назло ему хотела…

– А ну, спортсменка-динамовка, комсомолка долбаная, собирай свои манатки и вали отсюда!..

– Ой, спасибочки! – вскочила с кресла волоокая. – Вы только не обижайтесь, тащ полковник. Нинка и Эмка городские… Они могут… Я хотела, а не могу…

– Вон! – заорал Романов и пинком вышвырнул ее из комнаты.

Через раскрытую дверь на кухню он увидел полуголого Кобидзе, склонившегося над бутылкой.

Выпили по бокалу коньяка, и Кобидзе опять потянулся к бутылке.

– Хватит, Костров шкуру с тебя спустит, – попридержал его Романов.

– Ха, плешивый козел?.. – осклабился Кобидзе, сжав пальцы в кулак под носом у Романова, выдохнул:

– Одно мое слово, и тю-тю, поезд на Воркутю…

– Какое слово?

– Завтра из "ящика" узнаешь, дарагой…

Через пару минут Кобидзе навалился грудью на стол, что-то пробормотал по-грузински и захрапел.

Романов, убедившись, что разбудить его невозможно, отправился в комнату к Нинке…

Сегодня с самого утра Ольгу было не узнать – трезвая, подтянутая. Отпуск за свой счет удался, как никогда. Никаких Канар, никаких Ницц, все устроила, как сама того хотела, рассчиталась со всеми, никому теперь не должна.

По пути на аэродром она заглянула на бабушкину квартиру, чтобы взять талисман в кабину своего нового самолета. В квартире она застала форменный кавардак: разбросанные в беспорядке свои вещи, выпотрошенные ящики шкафов, а в своей постели спящую домработницу Ларису.

– Так! – сказала Ольга. – Дрыхнем!

Ей хотелось побыть в этом сокровенном месте одной.