Ричард Длинные Руки - бургграф - Гай Юлий Орловский

И вот уже город, который раньше был лишь пристройкой к могучему и гордому рыцарскому замку, обретает мощь, начинает управляться сам, и в конце концов сюзерен земли теряет над ним контроль, а то и власть...

Этот город выглядит мирным, но только выглядит. Выборные старшины цехов постоянно совещаются, как еще больше добиться самостоятельности, как еще дальше отстраниться от прямого подчинения сюзерену, как еще больше ограничить его «непомерную» власть, от которой на самом деле уже ничего не осталось...

Отец Шкред, заслышав стук копыт моего коня, торопливо вышел навстречу, прищурился от яркого солнца. Седые волосы торчат, как у ежика иголки, образуя нечто вроде нимба.

— Здравствуйте, патер, — сказал я и соскочил с коня.

— Здравствуй, сын мой. Что, опять душа уязвлена стала?

— Опять, — согласился я сокрушенно. — Нравится мне город, святой отец. Очень нравится! Но что-то в нем слишком уж не так идет...

Он горько усмехнулся, руки воздел в жесте скорби:

— Вы только теперь начинаете замечать?

— Я не считаю, — запротестовал я, — что город — блудница вавилонская, что его надо как Содом, Гоморру и Хиросиму, а потом ввести миротворческие силы, но вот кое-что я бы подправил, кое-что подчистил бы...

— Что?

Я подумал, сказал первое, пришедшее в голову:

— Я согласен, что на этом этапе церковь нужна и необходима. Она пока что единственный пылающий факел, что освещает темный мир. Но почему здесь народ предпочитает тень?.. Ну, понятно, мы все предпочитаем тень, но всё же, превозмогая себя, встаем с рассветом, чистим зубы, улыбаемся, хоть и тошно, учимся и работаем, не плюем на чистые стены, даже когда никто не видит...

Он вздрогнул, перекрестился:

— Сын мой, половину твоих слов не понимаю, но смысл, кажется, улавливаю с Божьей помощью.

— Я хочу сказать, — пояснил я, — почему горожане обходят церковь? Или уже сообразили насчет опиума для народа? Или «простого народа», как любят щеголять мудрые? Церковь — это же не только для обманывания масс — это и очень удачное архитектурное излишество. В каждом городе в первую очередь осматриваешь церковь. По церкви, так сказать, судишь о самом городе. Ну кто бы знал о Кельне, если бы не Кельнский собор? И собор Парижской Богоматери... и храм Василия Блаженного знают больше, чем города, которые наросли вокруг. И египетские пирамиды... гм, вы не пробовали воззвать к религиозным чуйствам простого народа? Простой, он на то и простой...

Он покачал головой:

— Сын мой, в твоих словах слышу издевку.

— Отче!

— Не перебивай, это невежливо.

— Молчу. Молчу.

— Но в то же время ты как будто в самом деле... опечален бедственным положением церкви?

— Не опечален, — ответил я честно. — Это было бы слишком сильно сказано. Мне всю жизнь не ндравилась церковь и всякие там попы. Как не ндравились воспитатели в детском саду, учителя в школе, вообще всякие правила и ограничения. Я хотел быть свободным, хотел ходить по улице с немытыми ушами, а потом и с расстегнутой ширинкой. А церковь постоянно гундела над ухом, что это нехорошо... Сейчас я вот согласен, что это нехорошо, и потому хотел бы, чтобы церковь и дальше гундела о светлом и чистом... правда, другим.

Он развел руками:

— Как видишь, некому. Мне пришлось распустись всех, кто помогал вести службу. Теперь я один. И скорблю всем сердцем.

— Примите мои соболезнования, — буркнул я.

Он взглянул на меня проникновенно, голос как у школьной учительницы, сказал ласково:

— Зайди, сын мой... Исповедуйся, облегчи душу.

— Да не облегчится, — буркнул я.

— Ты сомневаешься в милости Божьей? — спросил священник с укором.

— Нисколько, — заверил я. — Но я считаю, уж прости, святой отец, что церковь должна быть не из камня, а из ребер. Это не значит, конечно, что эти величественные сооружения мне совсем не ндравятся. Совсем наоборот...

Он помедлил, кивнул:

— В твоих словах есть резон, сын мой. Но очень немногие могут держать такую церковь. В смысле, внутри себя. Если тебе удается, то... честь тебе и хвала. Но остальные люди... они просто люди. Им нужно куда-то приходить, чтобы находить слова поддержки и одобрения. Как и осуждения за дурные поступки. Но главное — прощение, ибо Господь милостив. В церкви люди поддерживают друг друга.

— Ну да, — согласился я. — Это как в клубах анонимных алкоголиков. Кто бросил пить или курить, держатся вместе, так им легче. Наверное, и мне было бы легче... Мне кажется, святой отец, что не я, а вы должны исповедоваться. Как докатились до жизни такой?

Он дернулся, затем опомнился и уставился в меня, словно страшился узреть самого посланца не то Бога, не то Сатаны.

— Что ты имеешь в виду... сын мой?

Это «сын мой» он произнес с заметным усилием. Я повел взглядом по сторонам:

— Город, святой отец, велик, а церковь пуста. Я, честно говоря, не ликую, когда толпы придурков прут в церковь, но и когда совсем в нее не ходят — тоже перегиб. Лучше всего золотая середина, как и в женщине с длинными ногами...

Он непонимающе хлопал глазами, а я смотрел на него с тоской, чувствуя разочарование и злость. Но если честно, это у меня самого завышенные требования. Ну где взять сто тысяч умнейших людей среди поголовного стада дураков? Да еще суметь их всех сделать священниками, ведь даже из умных многие стремятся стать королями, герцогами, алхимиками, путешественниками, поэтами...

Так что имеем то, что имеем. Хорошо уже то, что человек хороший. А мог бы оказаться вообще каким-нибудь педофилом. Или даже демократом.

— Спасибо, отец Шкред, — сказал я и вскочил на коня.

Священник перекрестил меня, в глазах глубокое сочувствие.

— Приходи, сын мой. Жаль, что ничего не смог тебе дать.

— Уже дали, — заверил я.

Копыта звонко застучали по брусчатке. Зайчик несет легко и красиво, мускулы играют под тонкой кожей. Я вспомнил огорченное лицо отца Шкреда, мелькнула неожиданная мысль, что он в самом деле что-то дал.

Иначе чего бы я сворачивал к церкви?

Сэр Торкилстон встретил на крыльце, в руке меч, сам в доспехах, лицо злое, изготовился к жестокой схватке со всем миром. Я успокаивающе помахал рукой.

— Всё в порядке! — Он спросил хмуро:

— Что?

— Поговорил с Бриклайтом, — объяснил я. — Мне кажется, если он в самом деле разумный и деловой, то поймет соотношение сил и отступится.

Он покачал головой:

— Шутите?

— А что остается? — ответил я.

— В самом деле, — проговорил он зло, — разве он не видит, что за ним всего лишь город, а нас аж двое, не считая собаки?