Рождественские повести - Чарльз Диккенс

Не помню, сказал ли я, что один глаз у него был всегда широко открыт, а другой почти закрыт и что этот полузакрытый глаз как раз и выражал его подлинную сущность? Как будто не сказал.

— В этот день будет моя свадьба! — повторил Теклтон, побрякивая деньгами.

— Да ведь в этот день годовщина нашей свадьбы! — воскликнул возчик.

— Ха-ха! — расхохотался Теклтон. — Странно! Вы точь-в-точь такая же пара, как мы. Точь-в-точь!

Невозможно описать, как возмутилась Крошка, услышав эти самоуверенные слова! Что же он еще скажет? Пожалуй, он способен вообразить, что у него родится точь-в-точь такой же малыш. Да он с ума сошел!

— Слушайте! На одно слово! — пробормотал Теклтон, слегка толкнув локтем возчика и отводя его в сторону. — Вы придете на свадьбу? Ведь мы с вами, знаете ли, в одинаковом положении.

— То есть как это — в одинаковом положении? — осведомился возчик.

— Оба мы годимся в отцы своим женам, — объяснил Теклтон, снова толкнув его локтем. — Приходите провести с нами вечерок перед свадьбой.

— Зачем? — спросил Джон, удивленный столь настойчивым радушием.

— Зачем? — повторил тот. — Странно вы относитесь к приглашениям. Да просто так, ради удовольствия — посидеть в приятной компании, знаете ли, и все такое.

— Я думал, вы не охотник до приятной компании, — сказал Джон со свойственной ему прямотой.

— Тьфу! Я вижу, с вами ничего не поделаешь, придется говорить начистоту, — заметил Теклтон. — Так вот, сказать правду, у вас с женой, когда вы вместе, такой… как выражаются кумушки за чаепитием, такой уютный вид. Мы-то с вами знаем, что под этим кроется, но…

— Нет, я не знаю, что под этим кроется, — перебил его Джон. — О чем вы толкуете?

— Ладно! Пускай мы не знаем, что под этим кроется, — ответил Теклтон. Допустим, что не знаем, — какое это имеет значение? Я хотел сказать, что если у вас такой уютный вид, значит общество ваше произведет благоприятное впечатление на будущую миссис Теклтон. И хоть я и не думаю, что ваша супруга очень сочувствует моему браку, все же она невольно мне посодействует, потому что от нее веет семейным счастьем и уютом, а это всегда влияет даже на самых равнодушных. Так, значит, придете?

— Сказать по правде, мы уговорились провести годовщину нашей свадьбы дома, — сказал Джон. — Мы обещали это друг другу еще полгода назад. Мы думаем, что у себя дома…

— Э-э! Что такое дом? — вскричал Теклтон. — Четыре стены и потолок! (Отчего вы не прихлопнете своего сверчка? Я бы его убил. Я их всегда убиваю. Терпеть не могу их треска!) В моем доме тоже четыре стены и потолок. Приходите!

— Неужто вы убиваете своих сверчков? — спросил Джон.

— Я давлю их, сэр, — ответил тот, с силой топнув каблуком. — Так, значит, придете? Это, знаете ли, столько же в ваших интересах, сколько в моих, — женщины убедят друг друга, что они спокойны и довольны и ничего лучшего им не надо. Знаю я их! Что бы ни сказала одна женщина, другая обязательно начнет ей вторить. Они так любят соперничать, сэр, что, если ваша жена скажет моей жене: "Я самая счастливая женщина на свете, а муж мой самый лучший муж на свете, и я его обожаю", моя жена скажет то же самое вашей да еще подбавит от себя и наполовину поверит в это.

— Неужто вы хотите сказать, что она не… — спросил возчик.

— Что? — вскричал Теклтон с отрывистым резким смехом. — Что «не»?

Возчик хотел было сказать: "Не обожает вас". Но, взглянув на полузакрытый глаз, подмигивающий ему над поднятым воротником плаща (еще немного, и уголок воротника выколол бы этот глаз), понял, что Теклтон совершенно неподходящий предмет для обожания, и потому, заменив эту фразу другой, проговорил:

— Что она не верит в это?

— Ах вы проказник! Вы шутите! — сказал Теклтон.

Но возчик, хоть он с трудом понимал истинный смысл всех речей Теклтона, с таким серьезным видом уставился на собеседника, что тому пришлось объясниться несколько подробнее.

— Мне пришла блажь, — начал Теклтон и, раскрыв левую руку, постучал правой по указательному пальцу, как бы давая этим понять, что "вот это, мол, я, Теклтон, имейте в виду", — мне пришла блажь, сэр, жениться на молодой девушке, на хорошенькой девушке, — тут он стукнул по мизинцу, подразумевая под ним невесту; не легонько, но резко стукнул, как бы утверждая свою власть. — Я имею возможность потворствовать этой блажи, и я ей потворствую. Такая уж у меня причуда. Но… взгляните сюда!

Он показал пальцем на Крошку, которая в раздумье сидела у очага, подперев рукой украшенный ямочкой подбородок и глядя на яркое пламя. Возчик взглянул на нее, потом на Теклтона, потом на нее, потом снова на Теклтона.

— Конечно, она почитает мужа и повинуется ему, — сказал Теклтон, — и поскольку я не сентиментальный человек, этого для меня вполне довольно. Но неужели вы думаете, что в ее отношении к мужу есть нечто большее?

— Я думаю, — заметил возчик, — что выброшу из окна любого, кто вздумает отрицать это.

— Совершенно верно, — с необыкновенной поспешностью согласился Теклтон. — Безусловно! Вы несомненно так и сделаете. Конечно. Я в этом уверен. Спокойной ночи. Приятных сновидений!

Возчик, совсем сбитый с толку, невольно почувствовал себя как-то неспокойно, неуверенно. И не смог это скрыть.

— Спокойной ночи, любезный друг! — сочувственно проговорил Теклтон. — Я ухожу. Я вижу, что мы с вами в сущности совершенно одинаковы. Вы не зайдете к нам завтра вечером? Ну что ж! Мне известно, что послезавтра вы будете в гостях. Там я встречусь с вами и приведу туда свою будущую жену. Это ей пойдет на пользу. Вы согласны? Благодарю вас… Что такое?

Жена возчика вскрикнула, и от этого громкого, резкого, внезапного крика вся комната словно зазвенела, как стеклянная. Миссис Пирибингл вскочила с места и стояла, оцепенев от ужаса и удивления. Незнакомец, подошедший поближе к огню погреться, стоял рядом с ее креслом. Но он был совершенно спокоен.

— Крошка! — вскричал возчик. — Мэри! Милая! Что с тобой?

Все тотчас окружили ее. Калеб, дремавший на коробке со свадебным пирогом, очнулся и спросонья схватил мисс Слоубой за волосы, но немедленно извинился.

— Мэри! — воскликнул возчик, поддерживая жену. — Ты больна? Что с тобой? Скажи мне, дорогая!

Она не ответила, только всплеснула руками и залилась безудержным смехом. Потом, выскользнув из мужниных объятий, опустилась на пол и, закрыв лицо передником, горько заплакала. Потом снова расхохоталась, потом снова расплакалась, а потом сказала, что ей очень холодно, позволила мужу подвести ее к очагу и села на свое место. Старик по-прежнему стоял совершенно спокойно.

— Мне лучше, Джон, — сказала она, — мне сейчас совсем хорошо… я… Джон!