Шоколад - Джоанн Харрис

— Лучше бы посадить здесь что-нибудь, pere, — советует он. — Засеять свободные участки чем-нибудь стоящим. А то сорняки так и будут лезть.

Он, разумеется, прав. Я заказал сотню разных растений из его питомника — покорных растений, которые я высажу стройными рядами. Мне нравятся бегонии, ирисы, бледно-жёлтые георгины, лилии — чопорные пучки цветков на концах стеблей, красивые, но лишённые аромата. Красивые и неагрессивные, обещает Нарсисс. Природа, приручённая человеком.

Посмотреть на мою работу пришла Вианн Роше. Я не обращаю на неё внимания. На ней бирюзовый свитер, джинсы и красные замшевые туфли. Волосы её развеваются на ветру, словно пиратский флаг.

— У вас чудесный сад. — Она провела рукой по зарослям, зажала кулак и поднесла его к лицу, вдыхая осевший на ладони запах. — Столько трав, — говорит она. — Мелисса лимонная, душистая мята, шалфей…

— Я не знаю названий, — резко отвечаю я. — Я не садовник. К тому же это всё сорняки.

— А я люблю сорняки.

Разумеется. Я чувствую, как моё сердце разбухает от злости, — а может, от запаха? Стоя по пояс в колышущейся траве, я вдруг ощутил неимоверную тяжесть в нижней части позвоночника.

— Вот скажите мне, мадемуазель.

Она послушно обращает ко мне своё лицо, улыбается.

— Объясните, чего вы добиваетесь, побуждая моих прихожан бросать свои семьи, жертвовать своим благополучием…

Она смотрит на меня пустым взглядом.

— Бросать семьи? — Она глянула озадаченно на кучу сорняков на тропинке.

— Я говорю о Жозефине Мускат, — вспылил я.

— А-а. — Она ущипнула стебелёк лаванды. — Она была несчастна. — Очевидно, в её понимании, это исчерпывающее объяснение.

— А теперь, нарушив брачный обет, бросив всё, отказавшись от прежней жизни, она, по-вашему, стала счастливее?

— Конечно.

— Замечательная философия, — презрительно усмехнулся я. — Если её исповедует человек, для которого не существует понятие «грех».

Она рассмеялась.

— А для меня и впрямь такого понятия не существует. Я в это не верю.

— В таком случае мне очень жаль ваше несчастное дитя, — уколол я её. — Она воспитывается в безбожии и безнравственности.

— Анук знает, что хорошо, а что плохо, — ответила она, пристально глядя на меня, но уже не забавляясь, и я понял, что наконец-то задел её за живое. Одержал над ней одну крошечную победу. — Что касается Бога… — отчеканила она, — не думаю, что, надев сутану, вы получили единоличное право общения с Господом. Убеждена, мы вполне могли бы ужиться с вами в одном городе, вы не находите? — уже более мягко закончила она.

Я не стал отвечать на её вопрос — знаю, что кроется за её терпимостью, — вместо этого приосанился и изрёк с достоинством:

— Если вы и впрямь хотите сеять добро, значит, вы уговорите мадам Мускат пересмотреть своё поспешное решение. И убедите мадам Вуазен проявлять здравомыслие.

— Здравомыслие? — Она изображает недоумение, хотя на самом деле прекрасно понимает, о чём идёт речь. Я почти слово в слово повторяю ей то, что сказал рыжему церберу. Арманда стара, своевольна и упряма. Однако люди её возраста не способны правильно оценить состояние собственного здоровья. Не понимают, сколь важно соблюдать диету и строго следовать предписаниям врача. А она продолжает упорно пренебрегать фактами…

— Но Арманда вполне счастлива у себя дома, — рассудительным тоном возражает она. — Она не хочет перебираться в приют для престарелых. Она хочет умереть там, где живёт.

— Она не имеет права! — Отзвук моего голоса отозвался на площади, как щелчок кнута. — Не ей принимать решение. Она могла бы ещё долго жить, возможно, лет десять…

— Она и проживёт. Что ей мешает? — В её тоне сквозит упрёк. — Ноги у неё ходят, ум ясный, она самостоятельна…

— Самостоятельна! — Я едва скрываю раздражение. — Через полгода она ослепнет. И что тогда будет делать со своей самостоятельностью?

Впервые Роше пришла в замешательство.

— Ничего не понимаю, — наконец промолвила она. — По-моему, со зрением у неё всё в порядке. Она ведь даже очки не носит, верно?

Я внимательно посмотрел на неё. Она и в самом деле пребывала в неведении.

— Значит, вы не беседовали с её врачом?

— С какой стати? Арманда…

— Арманда серьёзно больна, — перебил я её. — Но постоянно отрицает это. Теперь вы понимаете, сколь безрассудна она в своём упрямстве? Она не желает признаться в этом даже себе и своим близким…

— Расскажите, прошу вас. — Взгляд у неё твёрдый, как камень.

И я рассказал.

16 марта. Воскресенье

Поначалу Арманда делала вид, будто не знает, о чём идёт речь. Потом, перейдя на властный тон, потребовала, чтобы я сказала, «кто это наболтал», одновременно обвиняя меня в том, что я сую нос в чужие дела и вообще не понимаю, о чём говорю.

— Арманда, — сказала я, едва она умолкла, чтобы перевести дух. — Расскажи мне всё. Объясни, что это значит. Диабетическая ретинопатия…

Она пожала плечами.

— Почему ж не объяснить, если этот чёртов докторишка всё равно всем разболтает? — Тон у неё сварливый. — Обращается со мной так, будто я не в состоянии самостоятельно решать за себя. — Она сердито глянула на меня. — И ты, мадам, туда же. Квохчешь вокруг меня, суетишься… Я не ребёнок, Вианн.

— Я знаю.

— Что ж, ладно. — Арманда взялась за чашку, стоявшую у её локтя, но, прежде чем поднять, крепко обхватила её пальцами, проверила, надёжно ли она сидит в руке. Это не Арманда, а я слепа. Красный бант на трости, неуверенные жесты, незаконченная вышивка, разные шляпки с полями, скрывающие глаза…

— Помочь мне ничем нельзя, — продолжала старушка более мягким тоном. — Насколько я понимаю, это неизлечимо, а посему никого, кроме меня, не касается. — Она глотнула из чашки и поморщилась. — Настой ромашки. — Это сказано без воодушевления. — Якобы выводит токсины. На вкус — кошачья моча. — Так же осторожно и неторопливо она отставила чашку. — Плохо вот только, что читать не могу. Совсем перестала шрифт разбирать. Мне Люк читает иногда. Помнишь, как я попросила его почитать мне Рембо в ту первую среду?

Я кивнула.

— Вы так говорите, будто с тех пор лет десять прошло.

— Так оно и есть. — Голос у неё бесцветный, почти без интонаций. — Я добилась того, о чём прежде и мечтать не смела, Вианн. Мой внук навещает меня каждый день. Я беседую с ним, как со взрослым. Он хороший парень и добрый, переживает за меня…

— Он любит вас, Арманда, — вставила я. — Мы все вас любим.

— Ну, может, и не все, — хмыкнула она. — Однако это не имеет значения. У меня есть всё, что мне нужно для полного счастья. Дом, друзья, Люк. — Она бросила на меня строптивый взгляд и решительно заявила: — И я не позволю, чтобы у меня всё это отняли.