Заговор францисканцев - Джон Сэк

Она подняла взгляд на лицо отшельника.

– Если вам от этого станет легче, я поклялась Господу нашему и Его Блаженной Матери никогда больше не играть с любовью.

Глаза у нее были невеселые, хотя она выдавила жалкое подобие улыбки.

– Ну что, помогла я вам понять? Впервые с того дня, как он узнал об обручении Розанны, Конрад пожалел, что надел рясу монаха. Сейчас ему ничего так не хотелось, как быть обычным мужчиной, не связанным обетом целибата, обнять это очаровательное дитя, повиниться перед ней и сказать слова прощения, которых она так и не услышала от отца, произнести клятву вечной любви, которой она не услышала от Энрико, встать перед ней на колени и умолять простить его и принять взамен ушедших.

Но это, он понимал, несбыточные фантазии. Обеты были с ним так же неразлучны, как поношенная ряса. Он встал и тихонько погладил ее по плечу.

– Мне так жаль, Амата. Обещаю, я каждый день буду молить Господа об исцелении твоей души и тела. Сейчас я пойду в часовню мадонны и начну исполнять это обещание. Если хочешь, помолись со мной.

Он надеялся, что молитва возведет между ними крепостную стену, сквозь которую к нему никогда больше не проникнут безумные мечты.

Дождевая вода водопадом хлестала с крыш, бурлила в водостоках, текла по площадям, уходила в каналы – редкий потоп в дельте реки По. Парад гильдий откладывался ужена два дня.

Орфео беспокойно блуждал по городу, от Риальто, где суетливые купцы молились о благополучном возвращении своих судов, до рыночной площади, где мрачные торговцы прятали от дождя свой товар, а покупатели стали редкой роскошью. Затих даже торг на рынке рабов, где продавали язычников и «маленькие души» – христианских детей из Леванта, которых родители продали в вечное услужение.

Только в еврейском квартале и в защищенных от дождя ремесленных мастерских еще кипела жизнь. Здесь трудились без продыху, производя всевозможное добро, от игральных карт до мозаики, от фарфора до брони и стеклянной посуды. Резчики и красильщики разукрашивали деревянные сундуки; мастера изготавливали охотничьи рога из слоновой кости, рукояти мечей, кожаные пояса, золотые и серебряные украшения. «Cavolo»[45], – бормотал скучающий Орфео, разглядывая этих трудолюбцев. Он почти жалел, что не присоединился к Джулиано и остальным. По крайней мере, был бы при деле.

На третье утро после Дня Всех Святых он возвращался от Сесилии. Дождь все еще стекал у него по плечам. Он расправил капюшон над головой, как палатку, и вспомнил, как подруга, оседлав его в предрассветных сумерках, окутала волосами его лицо, окружив его золотистым шатром, в котором остались только он и она, отгороженные от всего мира. Какое глубокое понимание светилось в ее серых глазах, в ее загадочной улыбке, которая не выражала ни осуждения, ни вины, ни сочувствия, а просто была адресована ему как другу, гребцу Орфео – не более и не менее.

Сесилии известно было все и вся в этом уголке Венеции: все тайны каждого мужчины, женщины, ребенка и тайные помыслы, питавшие их деяния. Порой она, в своей простой мудрости, казалась ему невероятно древним существом – духом земли, подобным всеведущим зверям; духом подземного мира, колдуньей. Ее не страшили ни время, ни события. Она справлялась с любой мужской работой и носила на плече тяжелые винные бочки, ступая по земле с уверенностью могучего быка.

Орфео не уставал удивляться, что она увлеклась им еще более, чем он ею. Быть может, причина была в его мечтах о путешествиях, о великих свершениях или в подхваченных понаслышке на Востоке историях. Она обращалась с ним, как с существом сверхъестественным, и безропотно принимала в любое время, хотя оба знали, что однажды он должен будет уйти, чтобы уже не возвращаться.

Причудливая мысль поразила его перед самым дворцом. Хорошо бы представить Сесилию папе как тайную советницу, которая бы прибавила свою природную мудрость к возвышенному духу Тебальдо. Но нет, нельзя. Как бы не вышло беды, если преподнести столь соблазнительный плод будущему реформатору священства. Шутка может обойтись слишком дорого. Все еще улыбаясь, Орфео махнул рукой римскому рыцарю, укрывшемуся от непогоды за колонной У парадного входа. По совету Орфео несколько рыцарей теперь постоянно несли охрану при папе.

– Как поживает наш святой отец? – спросил он. – Хорошо ли ему почивалось на ложе дожа?

– Нет, не слишком. Una notte bianca, signore[46], как я слышал. Несколько раз его будили кошмары. Он теперь завтракает в постели. Велел передать, чтоб вы сразу, как вернетесь из города, прошли к нему.

– Что-то затевается? Стражник передернул плечами:

– Передаю, что мне сказано. Теперь вам известно столько же, сколько мне.

– Будем надеяться, что он собрался в путь. Не нравится мне, что мы здесь застряли.

Орфео шагнул в пещеру дверей и, прыгая через ступени, взбежал по мраморной лестнице. Рыцари, стоявшие по сторонам двери опочивальни, посторонились, узнав моряка.

– Ваше святейшество, – заговорил Орфео, преклонив колени у ложа и дожидаясь, пока Тебальдо протянет руку в благословении.

– Buon giorno, Орфео.

Из груды подушек показалась рука, взмахнувшая копченым угрем.

– Без церемоний. Вставай.

Орфео поднялся и молча ждал продолжения.

– Ты поел?

– Не беспокойтесь, ваше святейшество.

Задай этот же вопрос Джулиано, Орфео ответил бы подробнее, но от понтифика не требуют поделиться копченой рыбкой и прочими земными усладами.

– Все равно, попробуй этого угря. Слишком вкусно, чтоб не поделиться!

Орфео запустил пальцы в блюдо и, подражая Тебальдо, стал деликатно откусывать маслянистое мясо передними зубами.

– Мне нынче приснился отвратительный сон. Будто карета увязла в огромном сугробе. Ты ехал впереди верхом на огромном быке и взывал к своему дяде, чтобы он нас спас. Вдруг бык страшно заревел, и на горе позади появилась стая волков, огромных, как лошади. Быки рванули что было мочи и в панике не удержались на дороге, сорвались в пропасть. Я чувствовал, как карета летит вниз...

– И?..

– И проснулся. Один из стражей сказал, что я кричал во сне. – Он снова протянул Орфео блюдо. – Я сам из Пья-ченцы и знаю приметы погоды в долине По. Но ты вырос в Апеннинах. Что скажешь? Не пророческий ли сон? Что принес этот потоп в горы?

– Мог выпасть снег, святейший, хотя это первая зимняя буря. Правда, старые римские дороги почти все вымощены камнем. – Помолчав, он осторожно спросил: – Вы чувствуете себя обязанным терпеть до конца гостеприимные затеи дожа?

Он понимал, что вопрос звучит грубо, но терпение его было на исходе.

Папа ответил не сразу. Возможно, он еще не привык к новому положению и обдумывал, насколько далеко простираются его обязанности и полномочия. Орфео прошел к окну и раздвинул ставни. Холодный ветер из гавани ударил в лицо брызгами, освежив и взбодрив моряка. Он ладонями заслонился от капель, всмотрелся и выругался вслух: