Заговор францисканцев - Джон Сэк

– Мы так тревожились за тебя, Аматина, – сказала донна Джакома. – Тебя долго не было.

Девушка улыбнулась.

– Пришлось ждать, пока хлебы испекутся. Они были бы еще теплые, если бы ветер не выстудил. А пока ждала, я повидалась с сестрой Агнессой. Мы с ней сдружились, когда были послушницами. – Амата вопросительно посмотрела на Конрада, так и стоявшего на коленях возле корзины. – Вы ее знаете? Она племянница фра Салимбене. Сказала, что ее дядя возвращается в Романью и скоро будет в Умбрии.

Девушка захихикала, от возбуждения болтая без умолку.

– Чего он только нам не рассказывал, когда заходил навестить Агнессу после своих путешествий! Я так радовалась, что она берет меня с собой к гостевой калитке. Мы прямо заслушивались! Вот бы хорошо было, мадонна, если б вы пригласили его остановиться у вас, а не в Сакро Конвенто. Весь дом будет рыдать от хохота. – Она бочком пробиралась по проходу, продолжая щебетать. – Остальное расскажу за ужином. Надо убрать со спины эти книги.

Конрад поднялся, мрачный как туча, несмотря на добрые вести о манускриптах. «Разве моя вина, что я плохой рассказчик? Это не в моей природе. Я всегда был меланхоликом, а у Салимбене сангвинический темперамент. Кроме того, забавлять рассказами пустоголовых девчонок – занятие, недостойное духовного лица!».

Когда Амата скрылась, донна Джакома подмигнула отшельнику.

– Завтра с утра прикажу приготовить в большом зале восковые таблички и книги. Маэстро Роберто отправится за пергаментом и перьями, как только вы скажете, что она готова писать чернилами.

– А мои занятия? Лео считал их важными.

– Конечно, они важны. Занимайтесь с Аматой до mezza-giorno[48], пока солнце не пойдет под уклон, а остальной день в вашем распоряжении.

Пришлось согласиться со справедливым требованием, хотя у него руки чесались добраться до манускриптов. Можно начать нынче же вечером, после ужина. Правда, от чтения при свечах у него всегда болели глаза и дрожали веки – парижские наставники объясняли это бледным серым налетом на радужной оболочке глаз. С такими слабыми глазами лучше бы дождаться солнца. Конрад поднял корзину и понес хлебы на кухню.

После бури ущелья Апеннин затянул гнилой туман. Над бледной пеленой вершины гор представлялись островами в безбрежном море. Волы, тянувшие карету папы, в дымке казались призрачными чудовищами, а по сторонам большой дороги струились потоки стекавшей со склонов глинистой грязи.

После их бегства из Венеции прошло несколько дней. Последние задержавшиеся в городе рыцари еще догоняли отряд. Тебальдо сорвался с места так внезапно, что многие воины, рассеянные по городским борделям, не успели собраться к нему. Капитан отряда оставил арьергард во дворце, чтобы указать дорогу отставшим и по возможности извиниться перед дожем и догарессой. Догоняя кортеж, рыцари привозили вести о нарастающем в городе хаосе и сценах насилия.

– Поначалу народ просто остолбенел, – говорил один, склонясь к окну кареты. – Все утро стояли на набережной, пересчитывая вернувшиеся корабли и разыскивая среди выживших моряков друзей и родных. Город потерял едва ли не все свои двести галер. Задолго до полудня подошла барка дожа, – продолжал рыцарь. – Он немного постоял на берегу вместе с толпой, а потом отправился во дворец искать ваше святейшество. Лицо у него стало белое, как у прокаженного. И он не успокоился, услышав, что вы уже отбыли. Я слышал, как он отправил своего человека передать догарессе, чтобы не выходила из дома. Потом он вышел на площадь, и больше я его не видел.

– Ну, к полудню толпа рассталась с надеждой, что еще кто-то вернется, – вставил другой рыцарь. – Я прошел через площадь, возвращаясь на пост, – они как раз начали роптать. И по большей части против вас, уж извините, ваше святейшество. Тогда-то мы с ним и решили, что в Венеции нам больше делать нечего.

Сквозь прорези окон кареты Орфео не видел лица понтифика, но услышал его голос, с болью говоривший:

– Я от всего сердца молился за их возвращение, если не за успех. Бог послал бурю. Мое благословение тут бессильно.

Через несколько дней догнавший кортеж арьергард сообщил о последней части разыгравшейся трагедии. Поняв, что папа ушел от них, венецианцы обратили свое отчаяние против дожа. Иные кричали, что Бог продолжает казнить Венецию за грехи Энрико Дандоло и разграбление Айя-Софии. Вина, разумеется, перешла на прямого преемника Дандоло, несчастного Лоренцо Тьеполо (который и отправлял флот на Анкону), и на его догарессу-гречанку.

Епископ Венеции бушевал, разогревая толпу, собравшуюся перед Сан-Марко.

– Господь не желает более терпеть роскоши, в которой погрязла эта женщина. Комнаты ее темны от дыма благовоний. Воздух Венеции для нее недостаточно хорош! Она брезгует умываться простой водой и посылает слуг собирать капли росы, падающие с небес. Она не может взять мясо как все, пальцами, но приказывает своим евнухам разрезать его на кусочки, которые накалывает на золотые двузубые вилы и так подносит ко рту! Я сам видел это, будучи приглашен к ее столу. Удивительно ли, что Господь в его бесконечном терпении все же возгласил наконец: «Довольно!»?

В основном ярость толпы была направлена против самого дожа. Кто-то видел, как он незадолго до того вошел во дворец, расположенный рядом с Сан-Марко, и значит, был под рукой, в отличие от жены. Ему орали в окна ругательства и требовали его жизнь за жизни утонувших моряков. Все же он мог бы спастись, если бы переждал, пока улягутся первое горе и ярость. Но финал венецианской трагедии еще не наступил.

Отряд был в пути третий день, когда его нагнал последний рыцарь из арьергарда. Орфео, непривычный проводить целые дни в седле, стоял, растирая зад, за спиной солдат, ужинавших у костра вместе с Тебальдо.

– Накормите его! – крикнул капитан кухарям, когда всадник спешился.

Тебальдо указал рыцарю на пень рядом с собой. Из палаток вышли остальные рыцари с оруженосцами и сбились в кучу вокруг. Кое-кто еще не успел полностью избавиться от доспехов. Рыцарь стащил шлем и латные перчатки, и слуга тут же подал ему чашу и деревянное блюдо. Вздохнув, рыцарь начал рассказ об исходе народного гнева.

– Можно только догадываться, что Лоренцо потерял голову от страха. Надеялся на право убежища в Сан-Марко, хотя и знал, что толпа ожидает от него подобной попытки. Так что он выбрался через черный ход и бросился к церкви Сан-Заккариа за Понте делла Палья.

Рассказ прерывался глотками вина и кусками мяса, отправляемыми в рот. Воин жевал не спеша, наслаждаясь всеобщим вниманием не меньше, чем горячим жиром, стекающим по пальцам.

– Я все видел из верхнего окна палаццо. Видит Бог, стража, выбежавшая из дворца вместе с дожем, сделала все возможное, чтобы его спасти. Они рубили мечами во все стороны, кровь хлестала с обеих обочин моста, но толпа все напирала.

Он осушил чашу и протянул ее за добавкой. Все молча ждали, пока слуга нальет ему вина.