Тотальная война. Выход из позиционного тупика - Эрих Людендорф

обложили умеренной вывозной пошлиной лишь целлулоидную древесину. Это давало нам немного.

Налоги давали более обильные доходы. Капитан Тизлер монополизировал торговлю папиросами. Осуществление этого мероприятия с финансово-технической стороны достойно подражания. Торговля водкой, сахаром и сладким, солью и спичками была монополизирована на подобных же основаниях.

Из прямых налогов мы должны были ввести очень грубо разделенную на разряды поголовную подать, так как у нас не было никаких данных, чтобы установить более правильную систему личных налогов.

Был введен налог на недвижимость, которым были обложены землевладельцы и домовладельцы, а также и промысловый налог.

В общем, население осталось налогами довольно, так как налоги не ложились слишком тяжело. Из общей суммы налогов, включая и коммунальные подати, на каждого человека приходилось только 19,5 марки, вместо 32,75, которые он уплачивал перед войной.

Жители никак только не могли привыкнуть к налогу на собак. Среди собак развилось бешенство, превратившееся в народное бедствие, и ему надо было противодействовать. Когда налог на собак исполнил свое назначение в этом отношении, он был отменен.

Государственные предприятия сначала не давали существенных прибылей. Это объясняется, с одной стороны, большими расходами на обзаведение и большим отчислением на амортизацию, а с другой – тем, что при экономической блокаде Германии руководящим мотивом должно было быть не извлечение доходов, а возможное расширение производства.

Выше я очертил только существенное, постепенно же нарастали и другие источники доходов. Результат оказался благоприятным. Доходов хватало, чтобы управлять страной, не обращаясь к приплатам из Германии. Была выполнена обширная, но деликатная в деталях работа.

VIII

Система суда отвечала гаагским постановлениям о сухопутной войне. Последние требовали, чтобы в гражданских делах к населению применялись местные законы. Ввиду этого прежде всего надо было установить, какие законы вообще существуют. При запутанности, господствовавшей до войны в русской юриспруденции, это было нелегко. После того как законы были найдены, их надо было перевести на немецкий язык, чтобы германские судьи могли выносить по ним приговоры. Я думаю, что никакой другой народ, кроме германского, не устраивал таких церемоний в занятой во время войны области. Но неприятельская пропаганда настолько сумела прославить нас на весь мир варварами (гуннами), что мы не могли уклониться от этой процедуры. Сенатор Кратценберг действовал с удивительным спокойствием и ясностью. Германские судьи с такой же объективностью и с таким же благоговением судили по чужим законам в бедном вшивом литовском городишке, как в Берлине по собственным законам. Кто сравнится с нами?

Следующее благодеяние, которое мы оказали населению, состояло в установлении правильной линии в школьном деле. Проект был составлен майором Альтманом, бывшим докладчиком прусского министерства исповеданий. Он исходил из широкой точки зрения и не стеснял ни одно вероисповедание и ни одну народность. Здесь, как и во всем прочем, исключалось все, что походило бы на политику булавочных уколов. Для школ не хватало учителей. Нас выручили ландштурмисты – бывшие учителя. Они говорили с детьми, добровольно посещавшими школы, только по-немецки, что нам впоследствии вменилось в вину. Но, к сожалению, учителя не знали никаких других языков. Учительским составом, говорившим по-литовски и по-польски, мы располагали лишь в весьма ограниченном количестве. Вопросу учебников тоже было уделено внимание. Насколько учебные пособия могут раздувать национальные чувства, показали мне различные польские хрестоматии. Данциг, Гнезен, Познань, Вильно оказывались по ним польскими городами. Этот факт произвел на меня такое же глубокое впечатление, как последовательность, с которой Франция подобным же способом воспитывала свою молодежь на идее реванша. Таким путем поляки и французы будили в себе сильное национальное чувство, которое теперь им послужило на пользу. Мы не вели подобной школьной политики и страдали оттого, что наша молодежь была недостаточно проникнута сильным национальным мышлением. Национальное чувство необходимо, если страна хочет преодолеть такие кризисы, какие мы переживали с 1914 года и в особенности теперь. Эти взгляды отбрасываются всеми теми, кто на первое место выдвигает общечеловеческие идеалы. С их точки зрения, это понятно. Но сила событий будет говорить против них до тех пор, пока все государства не станут на их точку зрения. Теперь мы отчаянно нуждаемся в сильном национальном чувстве.

Вероисповедания в своих отправлениях ничем не ограничивались. Мы настолько шли им навстречу, что помогли евреям выдачей пшеничной муки на предмет выпечки мацы.

Евангелическое духовенство в Курляндии полностью стояло на нашей стороне. С литовским католическим духовенством у нас скоро наладились терпимые отношения, но польско-католическое было настроено враждебно. В поведении духовенства в известной степени отражалось настроение населения, только литовское духовенство в общем относилось к нам лучше, чем литовская демократия в Вильно, которая со своими смутными стремлениями очень скоро потеряла под ногами почву. Польское духовенство было носителем польской национальной пропаганды. Даже под русским кнутом оно действовало чрезвычайно последовательно. С литовцами оно находилось еще в борьбе, но белорусов уже положило на обе лопатки. Как русские это допустили, мне непонятно. С соизволения русских белорусы внимали слову божию не на родном, а на польском языке! Как русины в Восточной Галиции, так и здесь их братья подавлялись с помощью духовенства.

Поляки очень скоро начали проявлять деятельность в области просвещения и хотели открыть в Вильно университет, но я это предложение отклонил.

Пока я руководил управлением, мы в общем держались в отношении к различным нациям нейтрально. В равенстве нашего отношения к литовцам и полякам последние видели к себе нечто враждебное. Я, правда, знал, что нейтральная политика друзей не приобретает.

Я намеренно не вел никакой национальной политики, так как таковая могла проводиться лишь после выяснения наших отношений с Польшей. Германское правительство еще не приняло никакого определенного решения, и моя деятельность являлась лишь логическим последствием. Принимая во внимание общее положение страны, выдвижение в управлении политических вопросов было также преждевременным. Ввиду этого я и не обращался к государственному канцлеру с просьбой дать мне какие-либо политические руководящие указания и только делился с ним своими мыслями.

Каждая народность имела свою газету, которая, конечно, цензуровалась. «Ковенская газета», как издаваемая на немецком языке, занимала первое место.

В вопросах прессы и цензуры моим сотрудником был капитан Берткау. Он соединял в себе большую работоспособность и знание газетной техники с самостоятельным и зрелым политическим суждением, ввиду чего он был мне очень полезен. До того он работал в Ульштейнском издательстве, а редактор «Ковенской газеты» поручик Осман был сотрудником «Deutsche Tageszeitung». Своим пламенным национальным чувством