Александровскiе кадеты. Том 1 - Ник Перумов

– Вступаетесь за друга, кадет? И вы что же, можете мне поведать сию, не сомневаюсь, драматическую историю?

– Ученики там немного пошалили, – не глядя на пунцового Севку, отчеканил Лев. – Пошалили и попались. Их, конечно, наказали… так шалить было нельзя. Но наставник на Сев… то есть на кадета Воротникова очень обиделся, счёл его заводилой…

– Так-так-так! – ещё больше оживился Михаил Васильевич, и усы его грозно зашевелились. – Не бойтесь, кадет Воротников, поведайте мне об этом казусе. Я, признаться, их, ученические каверзы, коллекционирую. Ну, что вы там придумали? Стул учителю клеем намазали? Ножку подпилили? Или кнопку подсунули? Удивите меня.

Фёдор впервые видел грозного Севку таким растерянным.

– Г-господин преподаватель… мы… я… это плохо было, да… – выдавил он полушёпотом, совсем повесив голову.

– Прекрасно, что вы понимаете свою вину, кадет. Но всё-таки я настаиваю…

– Никак нет… нет, не могу сказать! – с мукой почти выкрикнул Севка.

Воцарилась тишина. Учитель рисования внимательно поглядел на багрового, покрытого по́том Севку, на судорожно сжатые его кулаки и трясущиеся губы.

– Хорошо, – сжалился наставник. – Идите сюда и скажите мне на ухо.

Сева повиновался. Михаил Васильевич приставил ладонь к уху лодочкой, начал слушать; и, видать, кадет Воротников отмочил там и впрямь нечто особенное, потому что сперва у учителя вверх полезли мохнатые брови, а потом и глаза сделали явную попытку выбраться на лоб.

– Н-да. Всеволод, это, конечно… очень плохая шалость. Так нельзя.

– Я, я знаю… – прошептал Севка. – Так нельзя…

– Но вы же это поняли? И раскаялись?

– П-понял… Р-раскаялся…

– Вот и прекрасно. А коль поняли, то изобразите-ка мне то животное, которое вы, гм, использовали в своём творении. В качестве модели готов послужить ваш покорный слуга.

Севка быстро кивнул несколько раз, взял карандаш – и на приколотом к большому мольберту листе появился стоящий на задних ногах ушастый осёл с донельзя смешной и глупой мордой, украшенной огромными усищами. Разумеется, всякий без труда узнал бы господина Швейцера.

– Ха-ха-ха! – первым расхохотался тот, едва Севка закончил – а закончил он быстро, ибо рисовал стремительными, широкими движениями, словно настоящий художник. – Прекрасно, дорогой кадет, прекрасно! С вашего разрешения, сей шарж на себя я сохраню, а вам поставлю отлично. Двенадцать баллов, и даже с плюсом. Вы, конечно, изобразили только часть, гм, оригинального творения; и, скажу я вам, обойдись вы только карикатурой, настоящий учитель на вас никогда бы не взъелся. Но вы…

– Господин преподаватель!.. – взмолился Севка, едва не бухаясь на колени.

– Молчу, молчу, ни слова больше! Главное, что вы поняли и раскаялись. Так?

– Раскаялся, так точно!

– И больше так шалить не будете?

– Не буду, господин учитель!

– Вот и отлично. А я уж постараюсь не заслужить ни от вас и ни от кого другого в сём классе – равно как и в иных – такого отношения, что подвигло бы на… подобные шалости.

…Разумеется, Севку потом атаковало всё отделение. Но тот на удивление стоял стеной и признаваться наотрез отказался, а сам то и дело раскрывал дневник, где красовалась изящно выведенная настоящим николаевским рондо оценка «двенадцать с плюсом» с размашистой подписью учителя. Видать, Севка так обрадовался, что махнул рукой даже на неписаный кадетский закон, строго-настрого запрещавший всем, а уж особенно отчаянным и силачам являть какое бы то ни было удовольствие от хороших отметок. К ним, как и к колам, полагалось относиться с одинаковым презрением.

В общем, жизнь в корпусе входила в свою колею. Правда, в «Кабинетъ военныхъ игръ» их больше не водили, однако Две Мишени на «Основах военного дела» внезапно дал задание – как следует изучить «первый Ляоян».

Ляоян… У Фёдора вдруг кольнуло сердце. Оттуда не вернулся двоюродный дядя Егор Матвеевич, мамин кузен; а брат папин, Сергей Евлампьевич, лишился ноги до колена. И всё ради чего?..

Однако если господин подполковник велел учить – надо учить. Федя с Петей обложились учебниками и картами, как и остальное отделение; даже второгодник Воротников корпел над книгой.

А на следующий день…

Две Мишени вошёл в игровой класс стремительно, несмотря на ворох бумаг и таблиц в руках. Нетерпеливо выслушал доклады и молитву. Положил стопку материалов на кафедру и начал безо всяких предисловий:

– Сегодня, господа кадеты, у вас наконец-то первая Большая игра. Вы уже пробовали играть на картах, один на один, но это был лишь способ выучить правила. Нам же с вами на этом занятии предстоит переиграть Ляоян. Да, да, – продолжал Две Мишени, прохаживаясь перед стеною, завешанной топографическими картами. – Ляоян. Сражение, которое теперь принято называть «упущенной победой». То, что могло стать величайшим триумфом нашего оружия, обернулось… чем обернулось, кадет Вяземский?

Долговязый Юрка Вяземский вскочил по стойке «смирно».

– Отражением японских атак на нашем правом фланге, западнее Ляояна, незначительным продвижением в центре и слева. После того как 12-я пехотная дивизия японцев потерпела поражение на фронте Сыквантунь – Фаньшэн, безуспешно пытаясь совершить глубокое захождение с охватом нашего левого фланга, наш 17-й армейский корпус перешёл в контрнаступление вдоль реки Танхэ, разрезая 1-ю японскую армию генерала Куроки надвое…

Две Мишени одобрительно кивнул.

Юрка отличался феноменальной памятью. Номера корпусов и дивизий сыпались из него, как из рога изобилия.

– Наша 3-я пехотная дивизия заняла Аньпин, однако японцы атаковали её во фланг, принудив к обороне. Нерешительность нашего командования, упустившего момент для перехода в общее наступление, дала возможность японцам вывести главные силы своей 1-й армии из мешка. Таким образом…

– Браво, кадет Вяземский, браво! Ну просто дословно из «Общего описания войны на суше», издание Генерального штаба. Садитесь. Весьма хорошо.

Но Юрку было уже не остановить.

– Срочно переброшенные в центр японской позиции 3-я и 6-я дивизии из 2-й армии генерала Оку атаковали запоздавший с переходом в атаку наш 4-й Сибирский корпус, что привело к тяжёлым потерям в оном…

– Садитесь, кадет!..

Юрка поперхнулся, сел, тяжело дыша и всем видом своим изображая незаслуженную обиду.

– Садитесь, – уже мягче закончил Две Мишени. – Ещё одно классное «отлично» вы заработали. А теперь, господа, бросим жребий, кому чем командовать. Тяните карточки.

Кадеты загалдели, задвигались – всем хотелось получить русские части, которые наступали. Что за интерес просто оборонять редуты на главной позиции?..

– Вас, конечно, слишком много, – продолжал меж тем Две Мишени, пока первое отделение разбирало белые картонные прямоугольники. – Пожалуй, целый штаб армии хватит укомплектовать. Тем не менее, господа кадеты, это ваше первое серьёзное испытание. Штаб – не важно, полка, дивизии, корпуса или армии – должен работать, простите, как часы. И далеко не всегда в нём всё определяется субординацией. Генерал Куропаткин, – татуированное лицо Двух Мишеней дрогнуло, – генерал Куропаткин не признавал никакого иного мнения, кроме своего собственного. В его штабе царила строжайшая дисциплина. И чем всё это кончилось? А? Чем кончилось, спрашиваю, кадет Бушен?