Филарет – Патриарх Московский (книга вторая) - Михаил Васильевич Шелест

и чему-то улыбался, а улыбаясь попивал из своей кружки сбитень. Данила увидел в руках брата кружку, с трудом сглотнул, и нахмурился.

— Ты-то чего молчишь? — спросил он Василия. — Сам затеял разговор, а сам молчит. Тоже ведь не преуспел в счёте и письме!

Данила снова с трудом протолкнул слюну и крикнул, пристукнув ладонью по крытому скатертью столу, в закрытую дверь кухни:

— Принесите, мать вашу, пойла!

— Ты зря по матери ругаешься, Данила Романович! Бесы всё слышат!

— Да, взбесил меня Федюня, мать его…

— Ты, это… Данила, — встрепенулся Никита Романович, прервав брата. — Действительно, того… Попридержи язык. Хоть ты и в своём доме, но супружницу мою не хай. Бо вдарю…

Данила поперхнулся сухим горлом и снова гаркнул:

— Где пойло? — мат хотел сорваться с его пересохших уст, но так и застрял сразу на выходе.

В трапезную — довольно обширное помещение с высоким сводчатым потолком — быстро вбежали сразу четыре девки с большими полуведёрными кувшинами.

— Клюковки мне плесни, — приказал Данила сурово. — И другим налейте.

Девки заметались вокруг большого стола, заставленного почти не тронутыми: мясом, рыбой, квашенными овощами и мочёными яблоками и грушами.

— А мне мёда хмельного, — попросил Никита Романович.

— Не много тебе хмельного? — вскинув бровь, спросил старший брат.

— Жалко?

— Пустое сказал, — поморщился Данила и, отмахнувшись, впился губами в свою кружку.

Его седеющая борода задвигалась вверх-вниз синхронно характерным глотательным звукам. По ней потекли капли красной, как кровь клюковки.

Фёдор тоже показал себе на пустую кружку, подозвав девку с клюковкой. Потом отпил из кружки и, поставив её на стол, сказал:

— Государь требует строгий учёт казны и контроль за распределением. И такие людишки, которые сразу поняли, что от них требуется уже есть. За зиму двадцать дьяков и подьячих прошли обучение в «грамотной избе» и получили одобрение государя. Иван Васильевич сам принимал зачёты.

— Как сам⁈ — удивился Данила Романович. — Не уж-то государь сам освоил сию грамоту?

— Освоил, — кивнул головой Фёдор. — И хорошо освоил, скажу я тебе, дядька Данила. А ты кочевряжишься. Больше, чем уверен, что если бы ты захотел, то освоил бы счёт в лёгкую. А ведь ты даже на занятия не ходил. Как тебе что-то освоить?

Данила Романович сидел насупившись, почти соединив кустистые брови с пышными усами. Василий Михайлович был расслаблен и смотрел в небольшое слюдяное окошко, сквозь которое пробивалось апрельское солнышко. Данила снова посмотрел на молчащего Василия и проводив его взгляд к окну, вдруг, ни к «селу ни к городу» сказал:

— Вон, хоть бы стёкол оконных дядьке сладил. У самого-то хоромы с двойными рамами стеклом светятся, а у нас всё слюдяные… Эх… Не уважаешь ты родню, Федюня. Не уважаешь…

— Ха! — удивился Фёдор, разведя руками и посмотрев на отца. — Покупайте, кто вам мешает? Ты хочешь, чтобы я за свой кошт всей родне стёкла вставил? Да ты не охренел ли, дядька⁈

Данила Романович взъерепенился было, но вздохнул и плечами обмяк.

— Отцу так поставил… — хмуро буркнул дядька.

Фёдор покрутил головой и снова развёл, изумляясь необоснованной претензии, руками.

— Так, то — отец. И то мой отчий дом. Хоть и достанется он точно не мне, но сие и есть моё родовое гнездо. Твой дом, дядька, меня не касается. Да и не видел я от вас, откровенно говоря, ни слова доброго, ни даже подзатыльника назидательного. Ведь сторонились вы меня сызмальства, не замечали, будто меня и не было. А я должен на вас надеяться в настоящем и будущем? На помощь рода?

— Сторонились, говоришь? — спросил дядька Данила и, хмыкнув, продолжил: — А ты себя в зерцало видел?

Фёдор насупился.

— А что во мне особого? Уши ослиные, или рога коровьи? А может копыта? Или клыки?

— На счёт клыков не знаю, может ты и оборачиваешься в полную луну, но и того, что я перед собой вижу с первого для твоего рождения — не совсем человеческое.

Тут встрепенулся Никита Романович.

— Ты, Данила, говори, да не заговаривайся! — одёрнул он брата. — Мне ли не знать, что Фёдор — нормальный человек1.

— Нормальный⁈ — изумился дядька. — То, что умом превзошёл даже Макария — митрополита нашего, то ладно. Но ты же не по годам зрел, Федюня! Смотрю на тебя и вижу не дитя малолетнего, а юношу. Тебя, девятилетнего, царь воеводой назначил! И все приняли сие безропотно, ибо выглядишь ты, как зрелый муж. А лет-то тебе только девять. Я-то точно это знаю. И не надо мне базлать, что, де, в метриках перепутали. Или подменили его, Никитка. Может и не Федюня это твой, а тать? Вот я и спрашиваю: кто ты такой и сколько тебе лет, что ты с нами, мужами старыми, на равных говорить смеешь и перечить нам? Если демон, так и скажи. Даже это я приму, как должное, но не могу я принять, что тебе всего девять лет и ты не только меня поучаешь, но и царя, бояр и дьяков.

Под конец своей затянувшейся речи дядька Данила даже несколько сник и на его глаза навернулись слёзы. Было видно, что он, действительно, сильно переживал то, о чём говорил. И ждал сейчас от Фёдора чего-то большего, чем ответ, откровения, что ли.

Фёдор помолчал немного, мысленно чертыхаясь, но на просьбу открыться сразу отверг.

— Значит так, родственники. Слушайте и не говорите потом, что не слышали. Что вы там себе думаете обо мне, мне лично совершенно безразлично. Попы и даже митрополит Макарий бесноватым меня не считают. На все церковные службы я ходу, обряды соблюдаю и молюсь не меньше вашего. Касательно того, чем одарил меня Бог, обращайтесь с вопросами напрямую к дарителю. Тут пояснить я вам ничего не могу, не хочу и не буду. Принимайте, меня такого как я есть. Или не принимайте. Как хотите. Так же и про советы мои вам. Хотите принимайте, не хотите — идите лесом. Но точно знаю, что к двору Ивана Ивановича вас и близко не допустят без сдачи царю зачёта.

Фёдор усмехнулся.

— Всё, «родные» вы мои, разговор окончен. Предложение обучить вас грамоте остаётся в силе. Меня не будет, обращайтесь к отцу. Он уже слегка поднаторел в счёте. Поможет.

Все посмотрели на Никиту Романовича, а тот залился краской. Данила удивлённо развёл руками,