Креативный мозг. Как рождаются идеи, меняющие мир - Элхонон Голдберг

Две тысячи лет спустя великий математик Иоганн Фридрих Карл Гаусс (1777–1855) рассек свой собственный Гордиев узел, еще в то время, когда он учился в начальной школе. Разгневанный плохим поведением ученика, учитель приказал Гауссу сосчитать сумму всех целых чисел (цифры без дробей) от 1 до 100. Если большинство учеников сразу же покорно приступили бы к делу, прибавляя числа одно за другим (в ту эпоху не было никаких калькуляторов), то юный Гаусс моментально понял, что сумма любых двух чисел, равноудаленных от центра последовательности, будет той же самой: 1 + 100 = 2 + 99 = 3 + 98… = 50 + 51 = 101. Поскольку таких пар было ровно 50, решение задачи, поставленной злым учителем (который, скорее всего, сам не знал его), было: 101 × 50 = 5050. Через несколько секунд у юного Гаусса был ответ2.

Есть кое-что, отличающее настоящий творческий процесс от разумного, но не вдохновенного поиска решений. Это простота и элегантность. Многие ученые, креативность которых общепризнана, рассказывали об этом ощущении, «Ага!», когда решение заковыристой проблемы уже почти в кармане. Оно возникает на фоне именно простоты и элегантности решения. Способность найти такое неожиданное решение, перескочившее трудозатратную, кропотливую линию атаки проблемы, и является мерилом креативности человека. Именно поэтому легенда о Гордиевом узле все еще актуальна спустя две тысячи лет.

Истинно инновационное, креативное решение часто бывает неожиданным, удивительным и даже противоречащим здравому смыслу. Попурри личных качеств может играть роль не всегда последовательную и очевидную, а временами даже противоречивую. В этой главе мы обсудим несколько таких качеств творческого ума. Способность придумать креативное решение подразумевает, что, помимо обычной творческой энергии, человек извлекает пользу из неких «личных» качеств, которые, вероятно, будут неадекватными или даже прямо самоубийственными в повседневной жизни, например диссидентский образ мыслей. Поскольку межличностная разница наших «личностей» тоже в значительной мере отражает индивидуальные различия нашего мозга, то последующая дискуссия может привести к неожиданным предположениям о свойствах нейронов креативного мозга.

Кевин Джозеф Сатерленд потерял свою жизнь именно в день 4 июля 2015 года. Выпускник американского университета, 24-летний Сатерленд ехал по Красной линии вашингтонского метро на встречу с друзьями. 18-летний Джаспер Спайрс, сумасшедший, возможно под действием какого-то синтетического наркотика, вскочил в тот же вагон с совершенно иными намерениями. Спайрс схватил сотовый телефон Сатерленда, а когда тот стал сопротивляться, ударил его несколько раз, сбросил на пол вагона, бил ногами, ударил ножом 30 или 40 раз и убил его. А потом продолжил грабить остальных людей в вагоне, на следующей станции беспрепятственно вышел, перепрыгнул через турникет и был таков. Но в этот момент он выронил свою сумку, где лежало его удостоверение личности. Естественно, Спайрса арестовали3.

Свидетелями убийства Кевина Сатерленда были десятки перепуганных пассажиров, никто из которых не вмешался, чтобы спасти его жизнь. Как такое могло произойти? Было ли это проявлением инстинкта самосохранения, граничащего с трусостью, что можно понять перед лицом сумасшедшего хулигана, размахивающего окровавленным ножом? Не обязательно, по мнению телекомментаторов. Скорее это было проявлением «рассеивания ответственности» по причине «эффекта постороннего». В таких случаях члены любой группы склонны вести себя одинаково. Как считает психиатр Гэйл Зальц, часто выступающий на канале CNN, если человек в одиночку наблюдает подобное насилие, то он вмешается с вероятностью 85 %. Но если он находится в группе других свидетелей, то вероятность вмешательства составит только 30 %. Это конформизм в самом худшем проявлении. На самом деле случаи, подобные описанному, придают слову «конформизм» грязный оттенок. Это заставляет вспомнить «безликость зла» в нацистской Германии, детей, доносящих на своих родителей в сталинской России, и покорность быдла во время культа в Джонстауне. «Социальные инженеры» при тоталитарных режимах и мелкие демагоги культов, подобные Джиму Джонсу, очень хорошо знают, как использовать склонность людей к конформизму. Тем не менее, несмотря на часто искаженное использование, само по себе явление конформизма лежит в основе группового поведения и имеет глубокие просоциальные последствия. Это предпосылка социальной сплоченности, и в доброкачественном, и в злокачественном проявлении. Без определенной степени координации и согласованности поведения отдельных личностей не может существовать ни одна социальная группа. Это может прозвучать нелогично, но конформизм, хорошо это или плохо, представляет собой «клей» общества, будь то общество тоталитарного режима или демократии.

Представляется, что конформизм – это универсальное явление, которое пронизывает процесс принятия человеком всех решений, больших и малых, к добру или злу. Психолог Соломон Аш провел эксперимент, ставший знаменитым. Испытуемых просили показать линию, длина которой совпадала с длиной одной из трех других линий. Хотя правильный выбор был очевиден, большинство участников колебались, в той или иной степени, потому что «подсадной» участник исследования предлагал заведомо неправильный ответ в качестве «мнения большинства»4. Более жестокий пример: тоталитарная идеология всегда виртуозно владела искусством «большой лжи», засыпая население одними и теми же посланиями с разных сторон. В межкультурном исследовании, охватившем 23 страны, Симон Гэхтер и Джонатан Шульц продемонстрировали, что чем более коррумпировано общество в целом, тем меньше честности в каждом отдельном его гражданине5.

Создается впечатление, что конформизм имеет глубокие эволюционные корни и он представлен даже у тех видов животных, сообщества которых организованы по принципу иерархии. Ариена Стандбург-Пешкин и ее коллеги наблюдали за группой бабуинов при помощи глобальной системы определения местонахождения (GPS). Ученых интересовало, как принимается решение о перемещении группы. Оказалось, что группа животных движется в направлении, выбранном большинством членов, а не альфа-лидером, – зачатки демократии в действии6.

Зачем нужно обсуждать конформизм в главе, посвященной творческому уму? Иногда мы постигаем природу вещей, изучая их противоположности. Совершенно очевидно, что любой творческий акт является в конечном итоге упражнением в нонконформизме. Склонности к нонконформизму явно недостаточно для творчества, но она необходима. Неважно, насколько оригинально мышление индивидуума; если несоответствие между его представлениями и теми, которые превалируют в обществе в целом, пугает его до дрожи и парализует мысли, то творческий процесс затормозится и остановится со скрипом и скрежетом. Какими бы чертами ни обладала творческая личность, среди них должна быть способность сопротивляться скрытому давлению и иметь мужество считаться иконоборцем. В некоторых обществах стоимость нонконформизма творческой личности шокирующе высокая. Вспомните великого Галилео Галилея (1564–1642), которого преследовала инквизиция за выражение гелиоцентрических взглядов. Инквизиция заставила ученого провести два последних десятилетия его жизни под домашним арестом. Или Николай Вавилов (1887–1943), советский ученый, брошенный сталинским режимом в Гулаг за исследования в области генетики. Он умер в лагере от голода. Вспомните также художников-модернистов, которых преследовали нацисты в Германии в рамках кампании против «дегенеративного искусства» («Entartete Kunst», любимое выражение Йозефа Геббельса). Подобная, хотя и не такая жестокая кампания разворачивалась против модернизма в Советском Союзе 1960-х годов, во времена Никиты Хрущева.