Потерянный разум - Сергей Кара-Мурза

Не в интересах оппозиции и вводить в закон юридически неопределимые понятия, которые фактическая власть сможет трактовать в свою пользу. Сила оппозиции всегда в максимальной ясности и логичности. При двусмысленных формулировках любой пункт может быть истолкован властью именно в ее интересах. Фильм о Сталинграде может быть представлен как пропаганда войны, а “Гамлет” — как пропаганда насилия. Например, что значит упомянутое в Законе “утверждение любви к Отечеству”? Нам скажут, что президент Ельцин — символ Отечества, и всякое выступление на телевидении или радио, которое подрывает любовь к этому символу, противозаконно.

Рациональным подходом было бы наложить с помощью закона запрет на сообщения, оскорбляющие ценности законопослушных частей общества. Для этого следовало бы ввести в закон право выносить оценки о том, является или нет сообщение оскорбительным, именно авторитетным представителям “оскорбляемой” субкультуры или группы. Например, является ли фильм Скорцезе оскорбительным для православных, имела бы право судить именно Православная церковь, а не просвещенные атеисты или иудеи. Является ли карикатурное представление Ленина оскорбительным, имели бы право судить именно приверженцы Ленина, а не Новодворская, и т.д.

Скорее всего, рядовые депутаты от оппозиции, обсуждая и голосуя за закон, в котором было замаскировано то главное противоречие, которое он предполагал ввести в рамки права, даже не заметили этой проблемы. Но председатель комитета Госдумы по культуре, который готовил закон (С.Говорухин), проводил эту линию сознательно и умело. 27 марта 1999 г. на НТВ провели съемки передачи “Суд идет” — как спектакль рассмотрения иска Фонда защиты гласности (А.Симонов) против Госдумы, принявшей закон. Ответчика представлял С.Говорухин, меня позвали быть его свидетелем. Вопреки ожиданиям, фарс обернулся тяжелым и упорным спором, он длился 5 часов. Шендерович от имени “истца” заявил прямо и ясно, что отвергает главный устой русской культуры — существование совести, скрепляющей людей в народ. Нравственность, мол, личное дело каждого, поэтому никакого права давать нравственную оценку делам индивида народ, общество и государство не имеют. Такая оценка есть тоталитаризм и цензура.

На это фундаментальное заявление Говорухин ответил доводом второстепенным: “Нравственность — это правда”. Мол, сегодня телевидение в руках олигархов, возникают зоны умолчания (как в случае приватизации, банковских пирамид, болезни Ельцина и т.п.), правда искажается, и это безнравственно. Такая трактовка — уход от главного противоречия, она не отвергает кредо Шендеровича, Говорухин лишь просит плюрализма — он даже назвал, кого следовало бы допустить до экрана — Абалкина, Бессмертных.

Совещаясь, я предлагал задать Шендеровичу вопрос: считает ли он, что индивид имеет право сбросить на публике штаны и показать всем голый зад? Если нет, значит, это не личное дело, общество имеет право защитить себя от такого зрелища, вводя понятие “оскорбление нравственности” — цензуру. Но в этом примере видно, что нравственность не сводится к правде (наоборот, штаны как раз скрывают правду, создают “зону умолчания”). Говорухин это предложение отверг.

У Говорухина “правда” сводится к достоверной информации (“у Ельцина был инфаркт”). Относительно такой правды не может быть нравственного конфликта, а есть лишь проблема неполного знания или недобросовестности в его сообщении. Здесь ли корень той драмы в сфере нравственности, что переживает Россия? Совсем нет. Нравственность есть “истина целостного духа”, иными словами, “правда и добро”. Если так, то довод Шендеровича несостоятелен, потому что понятие добра не есть достояние индивида, это плод культуры, создаваемой и хранимой народом.

Говорухин помог Шендеровичу скрыть тот факт, что в России, в ее культуре произошел именно раскол, который не сводится к жадности, подлости, некомпетентности или глупости одной какой-то части (хотя все это имеет место и усложняет обстановку). Он проходит по самому ядру ценностей и разделяет людей по их отношению к главным проблемам — проблемам бытия. Люди занимают разные позиции не потому, что неполна “правда” и они лишены информации, а вследствие своего нравственного выбора. Иными словами, в России возникли две разных системы нравственных ценностей, каждая из которых обретает свое знамя и свой язык. Раскол этот созревал давно, и советский период был исторически недолгим восстановлением единства.

Называть безнравственной ту часть народа, которая исповедует противные тебе ценности, — наивно. Примерно так же наивно, как, например, называть “бездуховным” Запад. Можно, конечно, для маскировки назвать противников “аморальными” — в том случае, если они настолько слабы, что их можно подавить, опираясь на сильное большинство единомышленников. Если же расколотые части общества примерно равны по силе (численность не так уж важна), то такой подход неразумен, ибо он исключает компромисс. Что же остается, если ты не можешь подавить противника и не ищешь соглашений? Тупик.

Что происходит, когда политики оппозиции не признают наличия раскола общества в сфере нравственности? Они, сами не всегда это осознавая, принимают ценности тех, кто обладает властью и собственностью. Значит, на деле они становятся соучастниками власти в управлении, хотя могут и обязаны бороться с властью по второстепенным вопросам: об отставке негодного чиновника, борьбе с преступностью или своевременной выплате зарплаты. Поскольку на деле часть общества, которую представляет оппозиция, исповедует непримиримо иные ценности, никакого шанса на победу такая оппозиция не имеет — к ней относятся довольно равнодушно. А если ей и передают власть через выборы, положение в обществе принципиально не меняется — в главном новая власть продолжает прежнюю политику. Ибо в главном политика определяется ценностями.

Конечно, левая оппозиция заявляет, что она привержена идее социальной справедливости. Но само по себе это пустой идеологический призрак, то же самое говорят и Гайдар, и Ходорковский. Никто себя не назовет несправедливым и безнравственным. Важна расшифровка. Левые теперь за рыночную экономику и против уравниловки? Отсюда и выводится профиль нравственности. В чем справедливость (нравственность) рынка? В двух вещах: полная свобода сделки (хочу — покупаю, хочу — нет) и ее честность (без обвеса и обсчета).

В рыночной экономике несправедливо и безнравственно платить зарплату шахтерам за то, что они производят уголь, который дешевле купить в Австралии. Им платят лишь потому, что нарушена свобода сделки (дорогой уголь Кузбасса покупают под давлением политики). Им платят, вырывая кусок у других граждан — создают уравниловку. В рыночной экономике безнравственно давать жителям дотации на оплату воды и отопления. Пусть оплачивают покупаемые ими блага полностью. Почему у Брынцалова, который живет в своем доме, отнимают в виде налогов деньги, чтобы оплатить тепло для жителей пятиэтажек в какой-нибудь Вологде? Несправедливо наказывать фирму, которая прекратила подачу тепла во Владивостоке по той причине, что за это тепло ей не платили. Где же здесь свобода сделки и где честная оплата за взятый товар? Не желаешь платить — не надо, ставь печку, разжигай костер. Ты свободен! Немцов и Греф с их реформой ЖКХ абсолютно честны. Свобода сделки и эквивалентный обмен — не безнравственность, а именно стройная и непротиворечивая система нравственных ценностей.