Двадцатое июля - Станислав Рем

Час назад Керстен неожиданно отозвал рейхсфюрера в сторону. Гиммлер пребывал в раздраженном состоянии и поначалу не понял, о чем ведет речь доктор.

— …вы поймите, — услышал наконец Гиммлер, — ну что сможет сделать человек, стоящий у руля власти и при этом страдающий прогрессирующим параличом? Тем более в военное время! Эта болезнь влияет на разум, рассудок, затрудняет способность человека к критическому анализу своих действий.

— Вы к чему ведете, доктор?

— Да к тому, что при той государственной системе, которая сложилась в Германии, я имею в виду авторитарную систему, главой государства должен быть абсолютно здоровый человек.

— Таких людей не бывает, — раздраженно ответил рейхсфюрер.

— Но отдавать приказы, касающиеся миллионов людей, в момент просветления или, того хуже, в период обострений, — разве это не есть преступление?

— Доктор, — устало выдохнул Гиммлер, — вы же видите, что мне сейчас не до вас. И все-таки лучше попридержите язык. Мне бы совсем не хотелось, чтобы вы закончили последние дни своей жизни за решеткой.

Керстен замолчал. Но не потому, что испугался. Подобные беседы с рейхсфюрером у них случались неоднократно. Еще в 1942 году они обсуждали физическое состояние фюрера, и уже тогда Керстен высказывал мнение, что Гитлер нуждается в основательном лечении. Но в одном Гиммлер был прав: доктор начал вести себя слишком смело.

— Вы обиделись?

— Ни в коем случае, господин рейхсфюрер. К тому же я не имею права обижаться. Фактически я ваш пленник.

— Бросьте. Вы же знаете: я терпеть не могу, когда вы употребляете это слово в свой адрес. А по поводу ваших только что озвученных соображений могу ответить так. С точки зрения логики, вы, конечно, совершенно правы. Но есть и другая логика: если мы останемся без фюрера, то проиграем войну. Коней на переправе не меняют. Наш народ не вынесет такого удара.

— Я не верю в это, — возразил Керстен. — Все мы смертны. Еще никому не удалось обрести вечную жизнь. Фюрер не идеалист, насколько я понял. Он прагматик. И, несомненно, назначил для такого случая преемника, который при необходимости должен будет занять его место…

Вот он, тот момент, который взволновал Гиммлера. Ай да доктор! Как же он там дальше сказал?..

— …при авторитарной системе не так уж сложно заставить людей смириться со сложившейся ситуацией. У вас есть достаточно ловкий министр пропаганды, он найдет правильный способ подачи новостей.

Гиммлер сказал тогда Керстену, что насчет своей смерти фюрер, конечно, распорядился, а вот преемника себе не назначил. Керстен отреагировал на его фразу молниеносно.

— В таком случае, то есть в случае смерти фюрера, между армией и партией непременно начнется грызня по поводу наследования. И она будет иметь катастрофические последствия для всей Германии.

Гиммлер даже остановился: а доктор-то, оказывается, та еще штучка. И ведь прав, шельма! В Берлине наверняка уже идет та самая грызня. И именно та, которой он сам же добивался. И преемник есть. Геринг. Керстену о завещании фюрера знать не следует. Но как же он все точно подметил и расставил!..

В Берлине творилось что-то непонятное. Во время последнего телефонного разговора с Кальтенбруннером тот заявил, что расправу над заговорщиками возглавил Геббельс. Теперь все в Берлине выполняли его телефонные указания. Гиммлер же рассчитывал, что первым экзекутором станет Геринг. Однако толстый «Боров» решил уйти в тень. Странное для него поведение. Еще оставался Борман. Но с этим пока стоит повременить. Куда ему с его гаулейтерами против СС?..

Теперь все зависело от Гитлера. Для себя Гиммлер уже решил: если фюрер выживет, значит, так распорядилось само Провидение. И в этом случае он, Гиммлер, конечно же, подчинится судьбе. Но в случае смерти Гитлера он готов — и даже будет рад — взять бразды правления рейхом в свои руки.

Несколько раз у рейхсфюрера вспыхивало желание включить телефонную связь с Берлином и поговорить не с Кальтенбруннером, а с кем-нибудь другим, хоть с тем же Мюллером, чтобы узнать, что происходит в городе. Но он останавливал себя. Сейчас нужно быть рядом с фюрером. На данный момент это самое главное место в рейхе. «Тот, кто держит руку на пульсе фюрера, — убеждал сам себя Гиммлер, — тот владеет ситуацией».

Керстен прошел в больничный блок.’ Доктор Клюге, один из врачей Гитлера, поднялся к нему навстречу.

— Рейхсфюрер желает знать, каково самочувствие фюрера.

— Пока стабильно, но…

Керстен достал из кармана брюк небольшой блокнот, извлек из его переплета маленький карандаш и написал: «Я все знаю. И я — с вами. Сколько он еще протянет?»

Клюге, прочитав записку, после недолгого раздумья показал один палец: час. И пожал плечами: а может, и меньше.

— Дело в том, что рейхсфюрер хотел бы немного отдохнуть. — Керстен вырвал первый лист из блокнота. На втором написал: «Гиммлер торопится в Берлин. Он нервничает. Будьте осторожны». — Но как только что-то прояснится, немедленно сообщите. В любое время суток.

— Конечно, господин Керстен. — После того как Клюге прочитал вторую записку, Керстен бросил оба листка в огонь небольшого камина, обогревающего помещение приемного покоя. — Пусть господин рейхсфюрер не переживает.

Керстен покинул импровизированный приемный покой. Клюге вытер пот со лба и вернулся в операционную.

Рейхсфюреру следовало переживать.

Доктор наклонился над телом Гитлера, проверил дыхание, зрачки. Пока Клюге общался с Керстеном, фюрер скончался.

— Что будем делать? — доктор Гепнер снял с лица маску.

— Искусственное дыхание.

— Людвиг, он труп!

— Нам нужно тридцать минут.

— Если мы сейчас не сообщим о его смерти, нас расстреляют!

— Что изменится от того, если они узнают об этом спустя полчаса? — шепот доктора напоминал шипение змеи. — А нам нужно протянуть еще хотя бы тридцать минут. До девяти часов.

— Зачем? Что они нам дадут, эти ваши тридцать минут?

— Жизнь.

* * *

— Господин министр, — Скорцени буквально ворвался в кабинет Геббельса, — я навел порядок перед входом в министерство и теперь в полном вашем распоряжении.

— Наконец-то. Я уж думал, что вы не сможете прорваться ко мне. Это не вам. — Геббельс глазами указал штурмбаннфюреру на стул, а сам продолжил отдавать кому-то приказы в телефонную трубку: — Ни в коем случае не оставляйте без надзора радиостанции! Не дай бог, заговорщики завладеют средствами связи и начнут заполнять эфир ложными сведениями. Я понимаю, что не хватает людей, но почту и телеграф тоже нужно блокировать! Мы не можем допустить в рейхе панических настроений. И мосты. Перекрыть все мосты! Не пропускать никого. Это приказ!

Скорцени посмотрел на часы. Они показывали ровно половину девятого вечера.