Осенний призрак - Монс Каллентофт

Шофер озабоченно морщит лоб, словно сомневается, что она сможет оплатить проезд.

Через двадцать минут Форс уже сидит на расшатанной кровати в крохотной комнате с маленьким окошком в углу, где старый кондиционер гудит сильнее десяти допотопных холодильников. Серая краска на стенах облупилась, желтый пластиковый коврик прожжен в нескольких местах.

Отель заказывала Ребекка, новая девушка на ресепшен полицейского участка, и ей надо было уложиться в жесткие финансовые рамки, определенные Каримом. Слышимость в радиусе верных двух километров, до самого отеля «Плайа-де-лас-Америкас», который они только что проезжали по дороге сюда. О вестибюле нет и речи. Только потертая регистрационная стойка и за ней несвежего вида мужчина лет сорока пяти с растрепанными волосами.

— Room already paid for,[61]— объявил он, покончив с оформлением бумаг.

Малин поднимается с постели.

Ей хочется плавать, однако в отеле нет ни малейшего намека на бассейн.

Она направляется в ванную. Там чисто, хотя страшно несет из туалета. Только душ. Малин хочет помыться, прежде чем направиться в местное отделение полиции. Там знают, что она должна приехать, и обещали помощь.

Она смотрит на свое отражение в зеркале, вспоминает лицо Туве и замечает про себя, что та больше похожа на Янне.

Вчера она звонила дочери, хотела поехать в школу и дождаться там, когда закончится последний урок, чтобы забрать ее домой, накормить, поговорить с ней, а потом уложить в постель. Сделать то, что должна. Но вместо этого она только позвонила: побоялась, что не найдет в себе сил уехать, если увидит Туве и обнимет ее.

Малин сказала, что отправляется по служебным делам всего на несколько дней.

— Ну, теперь ты совсем как папа: спасаешься бегством, когда обстановка накаляется, — съязвила Туве.

— Туве, милая… — услышав свой умоляющий голос, Малин почувствовала странное облегчение.

— Прости, мама. Поезжай. Я понимаю твое желание уйти от всего этого.

— У меня работа.

— Куда ты едешь?

Малин не думала об этом говорить. Не хотела.

— На Тенерифе.

— Там ведь бабушка с дедушкой. Я хочу с тобой.

— Нельзя, Туве. Я буду там работать. И потом, у тебя школа.

Года полтора назад дочь стала бы настаивать, может быть, закричала бы в трубку. Но сейчас она промолчала.

— Ты помогала папе с моими вещами? — спросила Малин, выдержав паузу.

— Нет. Он не захотел. — И потом, после очередной паузы: — Ты навестишь бабушку с дедушкой?

— Не знаю. Мы решили, что я поеду завтра.

— Ты должна зайти к ним, мама.

— Я передам им привет от тебя.

— Обними за меня дедушку и скажи, что я скучаю по нему. И бабушку поцелуй.

Потом Малин позвонила Янне и, с облегчением услышав автоответчик, оставила ему сообщение о своем отъезде. Он не перезвонил ей, из чего она сделала вывод, что ему все равно.

Форс возвращается в комнату и раздевается. Сумасшедший гул — единственный признак того, что кондиционер работает. Она заходит в душевую и включает кран, удивляясь хорошему напору воды, омывающей ее лицо и тело.

Она не пила в самолете.

Какое счастье, что в номере нет мини-бара!

Потом Малин снова думает о Туве и задается вопросом, почему та так и не появилась ни у нее в квартире, ни в полицейском участке. Почему она сама не только не стала настаивать на встрече, но и даже не предложила ничего подобного. Форс чувствует, как мускулы вокруг грудной клетки сжимаются, и понимает, что у дочери сейчас на душе такая же неопределенность. «Тебе ведь хорошо, когда меня нет рядом, Туве?»

Сейчас ей кажется, что она обнимает свою дочь, что теплые капли воды — это тело Туве.

«Я твоя мама, и я люблю тебя».

До полицейского участка больше километра, но Малин идет пешком. На ней легкое белое платье и белые тряпичные туфли.

Она проходит мимо просторных вилл, похожих на гасиенды, за высокими заборами из белого кирпича, мимо новых таунхаусов и полуразвалившихся лачуг, на окнах которых развешено для просушки белье. Она минует гостиничные комплексы с гигантскими бассейнами, сверкающими за живыми изгородями из неизвестных ей тропических растений. Множество баров, пабов и ресторанов зазывают посетителей заманчивыми вывесками: «Английский завтрак», «Шведская кухня», «Пицца», «Немецкая кухня».

Ей не хочется смотреть по сторонам. Остается надеяться, что район Лос-Кристианос, где живут ее родители, чище и уютнее этого туристического гетто.

Полицейский участок расположен в белом трехэтажном доме на маленькой площади с пустыми уличными кафе. В конце одной из отходящих от площади улиц в лучах послеполуденного солнца мерцает голубое море.

«Где все люди? — задается вопросом Малин. — На пляже?»

Она толкает тяжелую дверь и заходит в здание участка.

Пестрый каменный пол и ни одного стула. Только доска объявлений на стене с портретами террористов. За пуленепробиваемым стеклом сидит молодой полицейский в форме. Он курит и смотрит на Малин с таким презрительным видом, словно слишком хорошо знает таких, как она.

«Разумеется, он принимает меня за глупую туристку, ограбленную русскими, — думает Форс. — Или за шлюху. Может ему прийти такое в голову?»

Малин подносит полицейское удостоверение к пуленепробиваемому стеклу. Полицейский энергично поднимает брови.

— А, мисс Форс из Швеции? — говорит он по-английски. — Мы ждем вас. Подождите, я только позвоню мистеру Гомесу, который поможет вам. Сейчас он подойдет.

Вальдемар Экенберг захлопывает дверцу автомобиля, и они с Юханом Якобссоном под дождем бегом устремляются к подъезду многоквартирного дома из красного кирпича. Район Готтфридсберг построен в сороковые годы. Небольшие квартиры по несколько комнат — прекрасное жилье для семей, переехавших в город, чтобы работать на «Саабе», «Эрикссоне», НАФе.[62]

«Будет ли конец этому дождю?» — спрашивает себя Юхан. На какое-то короткое время дождь переходит в снег, и в воздухе пахнет морозом. «Все еще только начинается», — думает Юхан. Ноябрь, декабрь, январь, февраль, март — тяжелые, изматывающие душу месяцы. Он представляет себе, как плачут дети в прихожей, как они протестуют, отказываются надевать свитера, сапоги, натягивать на головы колючие шапки.

Сегодня было отвратительное утро.

Дети ударились в плач, оба. Бог знает, с чего это все началось. И жена по-прежнему дуется, что он не поехал тогда с ними в Несшё.