В расцвете рыцарства - Роберт Нельсон Стивенс

– Мы – королевские гонцы, – отрывисто ответил Барнет, который снизошел до этого ответа, так как ему пришла в голову счастливая мысль при виде свежих лошадей убитых и раненых слуг Анны.

– Вы тоже преследуете сэра Валентина?

– Да, мы должны арестовать его.

– Как – арестовать? За то, что он убил моего брата? Но разве ее величество уже слышала об этом?

– Я должен арестовать его за государственную измену, и если это ваши лошади, то именем королевы…

Анна прервала его радостным возгласом.

– За государственную измену? Но ведь в таком случае как католика его ждет верная смерть! – воскликнула она и невольно подумала, что сама судьба на ее стороне, так как за убийство ее брата вряд ли правосудие нашло бы возможным покарать его. В таком случае, чтобы отомстить ему за брата, ей стоило только приложить все усилия, чтобы гонцы королевы настигли его, и тогда она будет отомщена.

– Он поехал по направлению к Стивенеджу, – сказала она, – поезжайте скорее, и я поеду вместе с вами.

– Нет, сударыня, нас и без того много, но ваши лошади свежее моих, я возьму их и оставлю вам своих.

Он сошел с лошади и приказал своим людям сделать то же. Но потом, опустив нечаянно руку в карман, вдруг воскликнул:

– Письма королевы, я должен доставить их вовремя, это значительно задержит меня! Сударыня, не знаете ли вы, где живут сэр Вильям Грашау и мистер Ричард Брюбай?

– Оба живут недалеко отсюда: первая дорога направо.

– В таком случае мне сейчас же надо будет ехать туда и предоставить сэра Валентина на время самому себе. Которая из этих лошадей лучшая? Пусть один из ваших слуг проводит меня до дома этих господ.

– Но зачем вам терять время, сударь? – заметила ему Анна. – Пусть кто-нибудь из моих слуг доставит эти письма по назначению.

– Если письма поручаются мне, – гордо возразил Барнет, – то они передаются мною только в руки того, кому они назначены. Я свезу эти письма, а затем еще всегда успею захватить и изменника. С вашего позволения, я возьму вот эту лошадь и эту, а также эту. Ну, живо слезайте с лошадей и переседлайте их.

– Но неужели вы не можете послать кого-нибудь в погоню за Флитвудом, пока вы сами будете отвозить эти письма? – спросила Анна, не протестуя против захвата своих лошадей (лошадь, на которой сидела она сама, никто не тронул).

Барнет коротко рассмеялся и сказал отрывисто:

– Мои люди едут со мной.

Может быть, он не вполне доверял своим людям, может быть, он не хотел, чтобы честь поимки преступника принадлежала кому-нибудь другому, кроме него; может быть, он думал, что для предстоящей схватки понадобятся все его наличные силы, во всяком случае, он, видимо, твердо решился не преследовать пока своей жертвы, до поры до времени.

– Но ведь вы можете совершенно упустить из виду сэра Валентина! – воскликнула Анна с нетерпением.

– Пустяки! – ответил он спокойно. – Ведь троим всадникам трудно проехать так, чтобы их не заметили. Рано или поздно мы их нагоним.

Несмотря на спокойный тон его голоса, Анне все же показалось, что в душе он разделяет ее опасение.

– Его надо преследовать по горячему еще следу, ему надо помешать продолжать путь, его следует как-нибудь задержать, пока вы не подъедете, – горячо убеждала она.

Барнет угрюмо посмотрел на нее, как бы соглашаясь и в то же время сознавая, что то, что она говорит, невозможно исполнить.

– У меня лучшая лошадь во всей стране, – сказала она. – Я настигну его во что бы то ни стало и, если только есть какая-либо возможность, задержу его до вашего прихода. Диксон, – проговорила она, обращаясь к слуге, который держал фонарь, – проводи этих господ до дома сэра Вильяма Грашау и мистера Брюбая, а затем отведи всех раненых домой и позаботься о том, чтобы им была оказана необходимая помощь, а ты, Френсис, – эти слова относились к стоявшему близ нее юноше, – ты поедешь со мной, так как и у тебя хорошая лошадь.

– Милостивая госпожа, – нерешительно заметил Диксон, – умоляю вас, не рискуйте так своею жизнью, ведь вас могут ограбить, убить. Не ездите одна, без провожатых.

– Успокойся, Диксон, и делай так, как тебе приказано. Я поеду так быстро, что сам дьявол не поймает меня, до тех пор, пока не настигну этого проклятого изменника, а затем я поеду дальше с ним и его провожатыми, пока не подоспеет мне на помощь вот этот господин со своими слугами. Я даю слово, что сделаю со своей стороны все, чтобы задержать этого негодяя, я буду для него обузой, я силою и хитростью заставлю его задержаться в пути. Итак, Диксон, исполняй мое приказание, а ты, Френсис, следуй за мной. Неужели я должна быть трусихой только потому, что имела несчастье родиться женщиной и принуждена носить юбку вместо штанов? – И, говоря это, она повернула свою лошадь и понеслась по направлению к Стивенеджу, сопровождаемая своим верным пажем Френсисом.

– Для нас это очень выгодно, что сэр Валентин как раз имел глупость убить ее брата, – проворчал сквозь зубы Роджер Барнет, видавший на своем веку немало странных вещей и переставший давно удивляться чему бы то ни было, особенно если в дело была замешана женщина.

В то время как происходил этот разговор между преследователями несчастного сэра Валентина, Гель и его спутники уже проехали Стивенедж и медленно продвигались дальше, несмотря на страстное желание ехать как можно скорее. В те времена проезжие дороги находились в таком состоянии, что продвигаться по ним можно было почти только шагом, и то на каждом шагу подвергаясь опасности, что лошадь сломает себе ногу и всадник полетит с нее кубарем. Недаром Елизавета всегда так негодовала на подобную медленную езду, когда она горела нетерпением получить письмо или отослать таковое к Марии Стюарт.

Гонец проезжал не более шестидесяти миль в день, причем часто рисковал своею жизнью при такой быстрой по тогдашним временам езде. Сами лошади тоже не отличались особенно быстрым бегом, и единственным утешением могло служить то обстоятельство, что если беглец не мог продвигаться вперед так быстро, как он желал этого, то и его преследователь двигался не быстрее его.

Ночное путешествие наших трех путников совершалось в полном молчании; каждый из них был погружен в собственные мысли. Перед внутренним взором Геля все время носился чудный облик Анны Хезльхёрст. Чем больше он думал, тем глубже вздыхал при мысли, что обстоятельства принудили его бежать от нее; он старался представить себе, что она теперь делает, как ей придется, вероятно, заботиться о своих раненых и убитых слугах; он от души сожалел, что доставил ей столько неприятностей совершенно помимо своей воли, и с огорчением думал о том, с какой ненавистью она относилась к нему, к воображаемому убийце ее брата, который еще, сверх того, чуть ли не грубо обошелся с ней самой и ранил всех ее слуг, оставив ее почти беззащитной на большой дороге.