Ливонская ловушка - Мик Зандис

Распахнув дверь, Клаус быстро окинул взглядом помещение и облегченно вздохнул. Внутри сумрачного помещения никого не было, части бычьей туши висели на месте. Чтобы окончательно избавиться от еще гнетущего сомнения, он подошел к окну, отодвинул задвижку, впуская в помещение больше света. Можно было возвращаться. Какие только глупости не придут в гудящую от вчерашней попойки голову! Он взялся за дверной косяк и внезапно замер. Если вчера перед его уходом на крюках висели две части бычьей туши, откуда сегодня взялась третья?

Он медленно повернулся, еще раз посмотрел на свисающую с крюка тушу с разрезанной посередине грудной клеткой, потом поднял глаза выше, встретил навсегда застывший взгляд собственного хозяина, и лишь тогда начал понимать, что с этого момента жизнь его изменилась навеки.

Когда Вальтер вернулся в комнату под крышей, Иво крепко спал. Вальтер аккуратно поставил в углу комнатки инструменты и лег на бугристый, с проступающими из прохудившихся мест соломинками тюфяк. Несмотря на усталость, сон, как нередко бывало после игры на гитерне, не шел, и миннезингер не без зависти поглядывал на безмятежно посапывающего на кровати Иво. Как такое было возможно? Убить ни в чем не повинного человека и после этого спать спокойным сном, словно ничего не случилось?

Внезапно он вспомнил собственный рассказ об осажденной крепости, в которой по утрам находили зарезанных ночью людей, и его передернуло. Да нет, конечно, такого не может быть. Уго не давал им такого задания. И сам Иво был уверен, что обороняется от угрожающего ему ножом толстяка. Для него это стало недоразумением из-за незнания чужого языка, не более того. Может быть, девственно чистая душа варвара сродни душе ребенка, не ведающего, что творит? И тогда прав Альберт и вся католическая церковь, призывая к спасению заблудших душ язычников. С другой стороны, Священное Писание гласит «не убий». Но та же церковь раздает индульгенции тем, кто убивает, не задумываясь, да еще делает это именем Бога!

Во всем этом было что-то неправильное. Здесь, в привычном городском смраде, проникающем в маленькое окно, в смраде, от которого он успел отвыкнуть в селениях ливов, чистота воздуха и даже тел в сознании невольно перекликалась с чистотой душ, которые он никогда не видел, но о которых вещали священники и их паства с уверенностью, как о покупке горшка меда на городском рынке. И что должен делать он, христианин по крещению, вступив в сделку с непредсказуемыми во всех их деяниях язычниками? Так и порхать по свету листком, сорванным порывом ветра с дерева, в ожидании, к кому в очередной раз прилепит его судьба? Или сделать наконец свой выбор, жениться и осесть на месте. Если бы женой стала такая женщина, как Зара… На его музыку, сказала она, стечется вся Рига. Они могли бы построить себе новый дом, где-то подальше отсюда, где не так воняет этими чертовыми испражнениями горожан! Разве это не лучше, чем позволить Иво и дальше убивать мирных жителей, чтобы потом жениться на красавице из Мергеры, завести детей и свой дом и доживать век, вылавливая рыбу или ухаживая за скотом в ливской деревне? Или все-таки он должен исполнить свой долг – долг? – христианина и сообщить городской страже о пробравшемся в их город лазутчике и убийце? И что ждет жителей Риги, Зару в их числе, когда армада куршей при поддержке ливов и других племен заполонит город?

Сердце Вальтера разрывалось от отчаяния. Чего только он ни повидал во время странствий! Туземцы и рыцари, священники и купцы, продажные красотки и бандиты с большой дороги! Только музыка и песни были его ангелом-хранителем во всех сообществах, куда бы ни заносила его судьба. И еще – умение никогда не вовлекаться в происходящее вокруг.

Во сне Иво повернулся на спину, и из его рта полились тонкие, прихрапывающие звуки, словно неосознанная, с не слепленными воедино словами и мелодией песня. Голова юноши откинулась, просочившийся сквозь окошко лунный луч упал на ритмично двигающийся кадык и пульсирующую под ним жилку. Рука соскользнула с тайного стреляющего устройства, с которым он не расставался ни на миг, и оно откатилось в сторону. Вальтер, словно под действием магического заклинания, осторожно поднялся с тюфяка и взял прислоненный к стене гитерн. Уже само прикосновение к хорошо отполированному грифу придавало уверенности. Это было его оружие, не раз выручавшее в самых безнадежных ситуациях, и только на него он мог полагаться в полной мере. Губы беззвучно прошептали сами собой рождающиеся слова:

Но представить, что ожидает его впереди, вопреки обыкновению, не получалось. Слова, заменяющие реальность, не давали нужного ответа. Здесь требовалось что-то иное, от чего не закрыться чередой воображаемых образов. Поглаживая верный инструмент, Вальтер сильно нажал на едва заметный выступ у соединения грифа с корпусом, и небольшой кусочек дерева отошел в сторону, открывая тайное, хорошо скрытое от посторонних глаз пространство. Вальтер повернул гитерн, и из тайника на подставленную ладонь миннезингера выпало тонкое, хорошо отточенное лезвие.

Из столбняка его вывел только сзывающий к заутрене звон церковного колокола. Или раздавшиеся сразу за ним голоса оживленно переговаривающихся с Мартой учеников. Звон и голоса, звон и голоса… Кто в Риге не помнил благородного рыцаря Вигберта фон Серрата, обезглавившего в своей келье самого магистра Винно фон Рорбаха и священника Иоанна? О том, как и почему это произошло, говорили всякое. А то, как колесовали Вигберта, лицезрели все рижане. В тот день Клаус протиснулся в первый ряд зрителей и в мельчайших подробностях видел, как на площади перед церковью обнаженного рыцаря привязывают к сколоченным крестом бревнам с выемками, вырезанными в местах сочленения рук и ног с телом, и как городской палач со всего размаха бьет в эти места четырехгранным железным ломом. Хруст костей рыцаря и его крики словно ожили в его ушах. Последним ударом палач перебил позвоночник жертвы. Крест, как ось к колесу телеги, прикрепили к столбу, и поставили столб вертикально в заранее вырытую яму так, чтобы тело с безвольно свисающими конечностями было обращено лицом к небу. Но лишенная опоры голова свесилась вниз, и налитые кровью, все еще живые глаза фон Серрата уставились прямо на него. Охваченный внезапным ужасом, Клаус попытался отступить, но плотная толпа за спиной не пускала назад. Стоящая рядом с ним Марта вскрикнула и стала терять сознание. Только это вывело его тогда из столбняка. Он подхватил падающее тело жены и стал выбираться из понемногу редеющей толпы. Сейчас голос Марты вновь вернул ему способность соображать. Разум требовал от него немедленных действий, но каких? Заявить об увиденном страже? Магистру? Но кто поверит ему? Мастера Магнуса в городе знал каждый. И кто, когда потребуется кого-то наказать за кровавое злодеяние, станет слушать простого подмастерья?

Несмотря на прохладу хранилища, поддерживаемую обильно пересыпанными опилками глыбами речного льда, тело Клауса покрылось потом. Разве на такую судьбу рассчитывал он, когда пять лет назад поддался на призыв самого епископа Альберта, обещавшего разве что не манну небесную? «Бог не делает нам подарков, но он помогает смелым и решительным», говорил епископ. «Бог насылает на нас испытания, но судьба каждого из вас будет в ваших собственных руках. Это и есть то, что называется Промыслом Божьим». А если так, рассудил Клаус, то и происшедшее с Магнусом также предопределено высшим повелением. Так же, как и то, что совершит сейчас он во спасение собственной души и жизни. Своей и жены Марты и их еще не родившегося отпрыска.