Королева Бедлама - Роберт МакКаммон

Вскоре появится Зед, волоча за собой телегу для трупов. Пора домой.

Мэтью перешел Брод-стрит, направляясь на Принц-стрит, чтобы оттуда попасть на Смит-стрит и по Бродвею домой, обойдя, таким образом, шумную толпу, собравшуюся вокруг трупа Эбена Осли. Проходя мимо мигающих на столбах фонарей, ощущая в теплом ветерке запах смолы из порта и гниения из водостоков, он понимал, что сон у него сегодня будет очень тревожный. Множество звучащих в голове отголосков потребуют опознания или разрешения. По правде говоря, ему повезло остаться в живых не только после выстрела из пистолета и нападения собаки, но и после встречи с Маскером — тот вполне мог обернуться и кривым ножом разделать Мэтью на куски.

Думая об Осли, он испытывал… вот ничего не испытывал.

Ни гнева, ни печали, ни потери, ни обретения, ни ощущения справедливости, ни радости избавления мира от носителя порока.

Просто будто грифельную доску, которую он в себе носил и на которой он так долго выводил баланс, взяли да и вытерли начисто. Только и всего.

Добравшись до защиты и уюта мастерской, он оставил трость на земле возле дома, решив подняться на рассвете, отнести ее к Ист-ривер и предать темным водам, чтобы она исчезла с глаз и из памяти, как ее бывший владелец.

И Мэтью лег спать, не забыв сперва помыть руки.

Поскольку за завтраком Стокли еще не слышали об убийстве Эбена Осли, первой проверкой Мэтью на умение держать язык за зубами стал разговор с прачкой, вдовой Шервин, которой он относил стирку каждую пятницу.

Вдова была женщина крупная, крепкая, седая, пережившая двух мужей. Ей принадлежал небольшой каменный домик с прачечной на Квин-стрит, и она собирала по всему городу сплетни и байки, как энтомолог — бабочек, которых пришпиливает на черный бархат. Более того, прачкой она была великолепной и лишнего не запрашивала, а потому даже в такой ранний час у нее уже толпилось с полдесятка клиентов, которые принесли не только платья в пятнах и грязные рубашки, но и все новости этой ночи. Не в последнюю очередь по этой причине носил сюда свои вещи Мармадьюк Григсби и блаженствовал над яблочным сидром и пряниками, болтая с посетителями о том о сем. Когда он уходил, у него материалу бывало столько, что хватило бы «Уховертке» на месяц. Правда, напечатай он все это, его бы либо застрелили, либо повесили.

— Ужас какой, — сказала вдова Шервин, когда Мэтью вошел со своим узлом. Сказано было голосом мрачным и зловещим, хотя цвет щек вдовы был веселее трехгрошового ярмарочного балагана. — Но вы уже слышали, я думаю?

— Простите, о чем? — только и сумел он спросить.

— Об убийстве, — ответила она. — Новое. На Баррак-стрит, около полуночи, как мне сказали. И знаете, кого убили на сей раз?

— Гм… даже гадать не берусь. Вы уж скажите мне.

Она разочарованно махнула рукой — дескать, так не интересно.

— Эбена Осли, директора приюта. Слушайте, да вы совсем не потрясены? Странно, разве вы не говорили, что вы в этом ужасном заведении выросли?

— Оно не было таким ужасным… — он чуть не сказал: «Пока там не появился Осли», но вовремя прикусил язык, — …когда я там был. Конечно, мне очень жаль, что Осли убили. Сегодня я вам принес четыре рубашки и три пары панталон.

Рубашки, которую ему запачкал кровью Филипп Кови, здесь не было — она уже годилась только на тряпки.

— А та рубашка, что на вас сейчас? Смотрите, какое противное пятно прямо спереди.

Это ему пьяный Джоплин Поллард удружил. Добравшись до дома, Мэтью сразу замыл пятно, но было поздно. Вообще-то повезло: в «Терновом кусте» такой эль, что мог и дыру прожечь.

— Последняя моя рубашка, — ответил Мэтью. — Придется так обойтись.

— Выпивкой залили? — прищурилась она. — Погуляли вчера вечером?

— Да — на оба вопроса.

— Я чую табачный дым. Ох уж эти мне привычки джентльменов! Вы, мужчины, вечно пачкаете, а мы, женщины, убираем. Ладно, будут готовы к понедельнику. Если не успею — ко вторнику. Да, кстати! — Она поманила его поближе. — Вы моего Мармадьюка не видали последнее время?

— Мистера Григсби? Видал.

«Мой» Мармадьюк? Похоже, эти двое не только интересненьким обмениваются.

— Так вот, если его снова увидите, передайте ему: мне надежные люди сказали, что одна дама из общества с Голден-хилл заказала себе серебряный сервиз из Амстердама, а когда ее мужу показали счет, его голос заглушил бы любую пушку. Ну, она тоже в долгу не осталась, и началась битва. Их аж на Лонг-Айленде было слышно. Чуть до убийства не дошло, вот что было.

— Кого убивали, жену?

— Да нет, мужа! Кто ж не знает, что в доме заправляет Принцесса… опа, ну как вы у меня это ловко выудили! Мэтью, я этого имени не говорила!

— Принцесса Лиллехорн?

— Нет-нет-нет! Я ничего такого не говорила! Идите, идите, Мэтью, по своим делам. Только не думайте, что на Золотом холме жизнь золотая! Так вы передадите Дьюку, да?

— Обязательно.

Мэтью направился к двери, но иногда от вдовы Шервин вырваться было не проще, чем из лужи смолы.

— Какую это таверну вы вчера исследовали, Мэтью?

Лгать не имело смысла, потому что вдова чуяла ложь за милю и кидалась вслед, как гончая за зайцем.

— Немного времени провел в «Терновом кусте».

— Бог мой! — Вдова сделала большие синие глаза. — Отложили в сторону ваши небесные книги и решили спуститься к нам, приземленным язычникам?

— Я надеюсь, что один вечер и одно пятно не означают выпадения из благодати?

— Да нет, вы могли как раз в нее вляпаться! Так зовут новую шлюху Полли, Грейс[3]Хестер. И работает она в «Терновом кусте».

— Вот уж чего я точно не знал.

И тут Мэтью стукнуло в голову, что в этом городе никто чашку чая не выпьет, не разобьет и не написает в нее так, чтобы об этом не узнала вдова Шервин. Ее крупная личность была лампой — да чего там, маяком, — притягивавшим к ней все истории радости и скорби, смеха и интриг, о которых никогда ни один констебль и ни один магистрат не услышат. Мэтью понял, какое она сокровище для его новой профессии — решателя проблем. И к тому же как она может быть полезна просто как говорящая доска объявлений.

— А что вы на меня так смотрите? — спросила она, переставая перекладывать белье из корзины в корзину.

— Да просто так, — ответил он. — Просто подумал, как вы тут всех знаете и про всех тоже. Вы же здесь уже живете — сколько?

— В городе — двадцать восемь лет. И двенадцать лет в этом доме. И вполне горжусь каждым прожитым днем.

— С полным правом. — Он улыбнулся ей лучшей своей улыбкой. — Я бы лично точно не мог без вас обойтись.