На пороге прошлого - Юлия Цыпленкова

– они должны быть способны принять силу своего Покровителя. Но таких, как вы, в этом мире и вправду больше нет и не было прежде.

– Вы еще одно наше оружие, – снова заговорил Танияр. – И если против илгизитов мы сможем выстоять, то подручным придется столкнуться с тем, кому отдана вся магия нашего мира.

– Верно, – поддержала я мужа. – Между даром Белого Духа и Илгиза есть некоторая разница. Я бы сказала, что Предатель наделяет своих последователей активными способностями, вроде того же управления грудой камней. Шаман, пользуясь силой Отца, творит ритуалы, но вряд ли запустит в полет валун или выстроит против него защиту. Зато на это способны вы, мой дорогой.

– Думаете, в этом мое предназначение? – спросил магистр, и дайн пожал плечами.

– На всё воля Отца, – ответил он. – Придет время – узнаем. А пока закончим разговоры, мы уже достигли границы.

Я устремила взгляд вперед и охнула. Нас ожидали. Не вся рать Айдыгера, всего лишь воинов двадцать, и одеты они были, как и раньше, в одеяния своих прежних таганов. И все-таки зрелище, представшее мне, заставило сердце биться чаще от ощущения величественности момента.

Ягиры, выстроившись по незримой линии, разделявшей дайнат и священные земли, опустились на одно колено, достали из ножен ленгены и держали их на вытянутых руках. А когда Тэйле замедлил бег и мы подъехали совсем близко, воины слаженно опустили клинки на землю, отдавая почесть младенцу, которому предстояло однажды встать во главе войска, – своему будущему алдару. Ибо отныне каждый дайн становился алдаром своей рати, и ягиры признали за Тамином право вести их за собой, когда придет его время. Старая традиция теперь заиграла новыми красками.

Танияр остановил повозку. Он спустился на землю и, приблизившись ко мне, протянул руки. Поняв и без пояснений, чего желает супруг, я передала ему сына, и дайн, выйдя к своим воинам, поднял дайнанчи над головой. Ягиры, подхватив ленгены, распрямились и, дружно взметнув клинки над головой, гаркнули:

– Хэй!

Всё, что могли, мужчины сделали, и возмущенного дайнанчи вернули мне. Хмыкнув, я заворковала над сыном. Двадцаткой ягиров подданные не заканчивались, и надо было усмирить разъяренного йартана, пока он не распугал их грозным ревом.

Глава 12

– Как же я рада видеть тебя в Айдыгере, почтенный Фендар!

Халим, приглашенный дайном, переступил порог нашего дома. Он скользил взглядом по стенам, но при моем появлении в изумлении округлил глаза и неотрывно смотрел на меня, пока я шла к нему, раскинув руки. И лишь когда сжала плечи ученого ладонями, он отмер и протянул:

– О-ох. Ну и огонь на твоей голове, дайнани. Выходит, не обманула.

– Милости Белого Духа, почтенный халим, – улыбнулась я, и ученый опомнился.

– Милости Отца, дайнани. Прости, я был непочтителен, но мне еще не доводилось видеть, чтобы на голове человека бушевало пламя. – И он вновь склонил голову: – Прости.

– Пустяки, дорогой халим, сущие пустяки, – отмахнулась я и сделала приглашающий жест. Я вела гостя в гостиную, уже предвкушая его любопытство и новую порцию удивления, и продолжала вести учтивую беседу: – Была ли твоя дорога легкой, почтенный Фендар? Не имел ли ты нужд?

– Меня хорошо довезли, дайнани, – заверил ученый. – И ехали быстро, и нужды не ощутил. Дайн позаботился о своем учителе.

И в это мгновение мы перешагнули порог гостиной. За остаток зимы и весну она успела преобразиться еще больше. Впрочем, некий ремонт прошел по всем комнатам. За неимением возможности в тот период вести более подвижный образ жизни, я занималась не только делами дайната, но и внутренней отделкой.

– О-ох, – повторно протянул халим и неспешно отправился в исследовательский обход.

Я не мешала ему. Усевшись в кресло, я накрыла подлокотники ладонями и ожидала вопросов, если они последуют. В остальном наш гость, как и полагалось, получил полную свободу, чтобы рассмотреть всё, что пожелает. А посмотреть было на что.

И если стены, ныне затянутые вытканной узорами тканью, для Фендара были привычны, то вот обстановка не могла не заинтересовать, включая примечательные вещицы, которые изготовили для меня мастера Иртэгена. И я еще не упоминаю картину Элдера. Подобного уровня изобразительного таланта в Белом мире не видели многие столетия.

Впрочем, была тут и пара моих работ, которые я писала зимними вечерами, вдохновившись звуками вьюги и треском горящего дерева в очаге. У меня не было яркого таланта моего приобретенного родственника, да и такой восхитительной памяти, и всё же я нарисовала священные земли и дом матери, оплетенный аймалем.

– Похоже вышло, – похвалил меня тогда супруг. – Красиво.

– Недурно, – магистр был более сдержан.

А вот Эчиль, Сурхэм и племянницы были однозначны в своей оценке:

– Ого! Как же хорошо! Красота! – И был еще один эпитет, перенятый от меня: – Восхитительно!

Эта оценка мне понравилась больше, и потому женщинам я решила поверить. Хотя и дайн вроде бы похвалил, но он и мое пение мог слушать, ни разу не покривившись, что вовсе не означало, будто ему нравится. Просто он любил меня всей душой и не желал огорчать.

И магистр любил и не желал огорчать, но он прекрасно разбирался в живописи, к тому же успел насмотреться в королевском дворце на работы настоящих мастеров, включая Элдера Гендрика. А потому его «недурно» можно было сравнить примерно с этим: «Девочка моя, вы умница уже тем, что старались». Сомнительный комплимент, согласитесь.

А вот неискушенные Эчиль с дочерями и Сурхэм были искренны в своей оценке, а что может быть дороже искренности? Особенно если она льстит самолюбию художника, даже если он точно знает, что совершенно бездарен. Вот и мне польстило, и я стыдливо пошла на сделку со своей совестью и приняла похвалу. Восхитительно, значит, восхитительно.

Был еще один рисунок, его я сделала в карандаше, и, признаться, им я была довольна по-настоящему. Я нарисовала метель и размытый темный силуэт человека, который пытается пробиться сквозь снежное безумство. И если дом матери на священных землях я писала в лирическом настроении, то метель создавалась в меланхолическом состоянии.

В те минуты я размышляла и смотрела в окно, за которым бушевала стихия. Снег бился о стекло, вой ветра, казалось, заполнил саму душу, и мне вдруг вспомнился лихур. Те мгновения, когда принесли раненого Танияра, а потом ягиры ушли, и я, слушая хот и голос матери, погрузилась в оцепенение. Даже мысли, царившие в моей голове тогда, всплыли в памяти так четко, будто я только что успела их подумать. «Беги, охотник, беги, пока сам не стал добычей».

Тогда я сравнила холод со змеем. Образ