Идиотский бесценный мозг. Как мы поддаемся на все уловки и хитрости нашего мозга - Дин Бернетт

Но тем не менее все эти очень серьезные препятствия не помешали некоторым ученым начать изучать механизмы юмора, хоть им и пришлось придерживаться некоторых очень странных стратегий. Возьмем, к примеру, профессора Сэма Шустера, который изучил, как чувство юмора отличается у различных групп людей [20]. Он делал это, разъезжая на уницикле по многолюдным улицам Ньюкастла и записывая, какие реакции это вызвало у людей. Сам подход к исследованию довольно новаторский, а уницикл к тому же мог бы возглавить десятку вещей, которые почти всем кажутся забавными.

А еще было исследование профессора Нэнси Белл из Вашингтонского государственного университета [21], когда заведомо плохую шутку регулярно вставляли в случайные разговоры, чтобы понять, как люди реагируют на неудачные попытки пошутить. Текст был такой: «Что большой камин сказал маленькому каминчику? Ничего. Камины не умеют разговаривать».

Реакция испытуемых была разной, от замешательства до неприкрытой враждебности. Судя по всему, всем действительно не нравилась эта шутка, поэтому неизвестно, можно ли это вообще считать исследованием юмора.

С формальной точки зрения эти эксперименты изучают юмор косвенно, через реакции и действия по отношению к людям, которые пытаются шутить. Но почему что-то кажется нам смешным? Что такого происходит в мозге, что в некоторых случаях заставляет нас непроизвольно засмеяться? И ученые, и философы уже давно ломают голову на эту тему. Ницше утверждал, что смех – это реакция на чувство экзистенциального одиночества и смертности, которое испытывают люди, хотя, судя по большинству его трудов, Ницше не знал, что такое смех.

Зигмунд Фрейд предполагал, что смех вызван выбросом «психической энергии», или разрядкой напряжения. Этот подход к юмору получил свое развитие и известен как «теория разрядки» [22]. Главное положение этой теории заключается в том, что мозг чувствует какую-то опасность (для себя или окружающих), и, как только ее удается успешно избежать, возникает смех, необходимый для того, чтобы сбросить накопившееся напряжение и подкрепить позитивный исход. «Опасность» может быть физической и исходить от окружающего мира или же чем-то невыразимым и непредсказуемым, как, например, хитрая логика, заключенная в сюжете анекдота, или подавление за счет социальных ограничений определенных реакций и желаний (возможно, именно поэтому оскорбительные или посвященные табуированным темам шутки часто вызывают сильный смех). Судя по всему, эта теория особенно верна по отношению к грубому юмору – человек, поскользнувшийся на банановой шкурке и ошеломленный этим, смешон. А человек, поскользнувшийся на банановой шкурке, раскроивший себе череп и умерший из-за этого, совершенно точно не смешен, потому что опасность «реальна».

На этом основана теория Д. Хаворса, появившаяся в 1920-х [23]. Согласно ей, смех как физиологический процесс появился в эволюции, чтобы люди могли продемонстрировать друг другу, что опасность миновала и все хорошо. Как в таком случае быть с людьми, которые заявляют, что «смеются перед лицом опасности», остается только гадать.

Еще во времена Платона философы предполагали, что смех – это выражение превосходства. Нам приятно, когда кто-то терпит неудачу, делает или говорит что-то глупое, потому что таким образом снижается статус этого человека по сравнению с нашим. Мы смеемся, потому что нам нравится чувствовать превосходство и подчеркивать неудачи других людей. Это, несомненно, может объяснить удовольствие, которое мы получаем от злорадства, но, если посмотреть на всемирно известных комиков, которые расхаживают по сцене, выступая перед стадионами смеющихся людей, вряд ли при этом вся аудитория думает: «Этот человек дурак. Я лучше, чем он!» Итак, опять же, этим дело не исчерпывается.

Большинство теорий, посвященных юмору, подчеркивают роль несоответствия и нарушенных ожиданий. Мозг постоянно пытается отследить происходящее в окружающем мире и внутри нашей головы. Чтобы облегчить этот процесс, у нас есть некоторое количество систем, которые все упрощают. Они называются «схемы». Схемы – это особый способ мышления и организации информации, который использует наш мозг. Конкретные схемы нередко применяются к определенным ситуациям – в ресторанах, на пляже, на собеседовании при приеме на работу или при взаимодействии с определенными личностями/типами личностей. Мы ожидаем, что эти ситуации будут развиваться по определенному сценарию – у нас есть детальные воспоминания и жизненный опыт, которые подсказывают нам, как все «должно» происходить.

Смысл теории в том, что комический эффект возникает, когда наши ожидания нарушаются. В анекдотах используется искаженная логика, когда события развиваются не так, как, по нашему убеждению, должны были. Никто еще никогда не обращался к доктору из-за того, что считал себя занавесками. Бесхозные лошади редко заходят в бары. Юмор, вероятно, возникает при столкновении с подобными логическими или контекстными несоответствиями, потому что они вызывают чувство неопределенности. Мозг плохо справляется с неопределенностью, особенно когда ее возникновение означает, что системы прогнозирования нашей картины мира, скорее всего, повреждены (мозг ожидает, что нечто будет происходить определенным способом, но этого не случается, а это значит, что в его критически важных функциях прогноза и анализа есть какие-то фундаментальные проблемы). Затем это несоответствие устраняется или рассеивается ключевой фразой анекдота или еще чем-нибудь в этом роде.

Чего нос повесил? Вешают одежду, а не нос, но ведь именно такой вопрос задают грустным людям. Да это же игра слов! Я понимаю игру слов! Развязка вызывает у мозга приятные чувство, потому что несоответствие нейтрализовано и, возможно, получено какое-то новое знание. Свое одобрение развязки мы выражаем при помощи смеха, и у него, помимо всего прочего, есть бесчисленные социальные преимущества.

Это также позволяет объяснить, почему неожиданность имеет большое значение и почему при повторении шутки уже не кажутся столь смешными – несоответствие, которое изначально спровоцировало комизм, теперь известно, поэтому его влияние уменьшается. Мозг помнит эту ловушку, знает, что она безопасна, и уже не попадается в нее.

В обработку юмора вовлечены многие отделы мозга, например мезолимбическая система вознаграждения. Именно от нее исходит вознаграждение в виде смеха. Гиппокамп и миндалина тоже участвуют в процессе, ведь нам нужно помнить о том, как все должно происходить, чтобы эти прогнозы возможно было нарушить и испытать бурные эмоции по этому поводу. Многочисленные области лобной коры тоже играют свою роль – юмор по большей части основан на нарушении ожиданий и логики, которые требуют высших исполнительных функций. А есть еще и области в теменной коре, связанные с обработкой речи, потому что многие шутки основаны на игре слов или нарушении норм речи и ее подачи.

Роль речи в понимании юмора и комизма намного существенней, чем многие думают. Подача, интонации, смысловые акценты, темп – все это может сделать шутку смешной или разрушить ее. Особенно интересные открытия связаны с тем, как смеются глухие люди, которые общаются на языке жестов. При обычном голосовом общении, когда кто-то рассказывает анекдот или смешную историю, люди смеются (если им смешно) в паузах, в конце предложений, то есть, по сути, заполняют смехом перерывы, чтобы не заглушить голос рассказчика. Это важно, потому что и смех, и рассказывание шуток обычно происходят при помощи звуков. У людей, общающихся при помощи языка жестов, все по-другому. Если анекдот или историю рассказывают на языке жестов, можно смеяться все время и ничего не заглушать. Однако люди так не делают. Исследования показали, что, когда анекдот рассказывают на языке жестов, глухие люди смеются в тех же паузах и перерывах, хотя в данном случае шум от смеха значения не имеет [24]. Очевидно, понимание языка и речи влияет на то, в какой момент мы решаем засмеяться, то есть это не всегда настолько спонтанно, как нам кажется.