Фарватер - Марк Берколайко

Хозяин. Конечно. Не мог видеть, как ты мучаешься.

Елена. Тогда почему уговаривал остаться?

Хозяин. Боялся, что уйдешь не только из балета, но и из дома.

Елена. К Алексею?

Хозяин. Куда угодно, лишь бы прочь от меня.

Елена. И поэтому стал уговаривать родить ребенка? Чтобы привязать?

Хозяин. Конечно. Это очевидно… Лена, я зависим от тебя. И был, и есть. От твоих волос, глаз, тела…

Елена. Но я ничего для этого не делаю.

Хозяин. Да, верно. Это иго послано мне судьбой – и я не хочу с ним бороться.

Елена. Через три года после рождения Танюшки мне позвонили из дирекции Большого и предложили вернуться. По твоей инициативе?

Хозяин. Да.

Елена. Хотел доказать себе, что я – беспутная мать? Дочь прикована к инвалидному креслу, а я порхаю?

Хозяин. Да. (И впервые за все время он встает из-за стола и, опираясь на палку, идет к Елене. Медленно и тяжело. То ли навстречу ее вопросам, то ли, наоборот, чтобы обнять и заставить замолчать.)

Елена. Но просчитался, я осталась дома! Целыми днями ее лечила и поставила на ноги! Скажешь, нет?!

Хозяин. Скажу – да.

Гость (не выдерживая, Елене). Прекрати, ты что, лечила дочь назло Петру?!

Елена. Это ты прекрати! Корчить из себя блаженного! Да, я не вернулась в Большой назло Петру. Так же, как ты бросил пить назло мне и ему. Так же, как Петр сделал карьеру назло тебе и мне. Так же, как все в нашей стране живут назло друг другу!

Звонит мобильный. Хозяин слушает и, не сказав ни слова, отключает.

Елена. Это твой помощник?

Гость. Что с Жигульским?

Хозяин. Все-таки умер.

Свет. Те же, там же.

Елена. Это твой помощник?

Гость. Что с Жигульским?

Хозяин. Все-таки умер… И успел, старый подонок, заявить моему помощнику и врачу, будто ты давно его ненавидел и даже грозился отравить… Опасное заявление, без него была 109-я, легко открутились бы. Но ты не паникуй, я тебя вытащу. Врач напишет, что Жигульский был невменяем, мой помощник и медсестра подтвердят… Я не смог защитить тебя в 82-м…

Гость. А пытался?

Хозяин. Если честно, не пытался, был слишком мелкой сошкой в сравнении с теми, кого ты разъярил. Послал Елену тебя предупредить, и даже это стало известно, даже за это я получил по мозгам. Мне та система долго не доверяла, считала своим и одновременно – безнадежно чужим. Ничего, сейчас совсем другое время, всех прежних я переиграл, а многих – пережил. Теперь могу спасти – и спасу! Ты еще увидишь небо… если не в алмазах, то в купюрах – это точно. Через год организую тебе госпремию!

Елена (Гостю). Вот видишь, я же говорила, все будет хорошо! На угрызения совести плюнь, считай, что Жигульский попал под автобус… Пора опять делать массаж. Снимай штаны, переворачивайся на живот.

Гость. Да не стоит, мне почти хорошо. Сил, правда, нет… а зачем мне силы? Петр простер надо мной свою державную длань, можно спокойно спать. А проснусь – тут мне уже и госпремию несут.

Хозяин. Это не сейчас, это после какого-нибудь другого сна. (Возвращается к своему креслу, садится – и все становится как прежде: государственный деятель за огромным письменным столом.) Кстати, Леночка, когда я послал тебя к Алексею предупредить, вернулась ты под утро. Не слишком ли долгое отсутствие для такого маленького предупреждения? Впрочем, я, кажется, тебя уже об этом спрашивал.

Елена (с вызовом). Для предупреждения – долгое, для всего остального – нет. Впрочем, я, кажется, тебе уже так отвечала… Тихо, Алексей уснул…

Гость действительно свернулся калачиком и старательно сопит.

Хозяин. Ты права, сон Алексея сейчас – самое главное. Считай, что ничего не спрашивал.

Елена. Считай, что ничего не отвечала…

(И опять все тот же вальс.)

Нормальные мужики, оттого что любимая ушла к другому, запивают, а Лешка, наоборот, бросил пить. Стал подтянутым, молодцеватым, злым… Теперь было понятно, что такой мог делать репортажи из самых горячих точек, из самых гиблых мест… Рассказывал, что не пишет больше о рассветах и закатах, только о смерти и против власти. Но если б была с ним, писал бы о любви и жизни – лучше Бродского и всех прочих. А когда решилась, подошла к нему – отстранился: «Нет, Лена, это была бы слишком жалкая месть твоему Петьке! А я буду мстить тем, что его по-настоящему уязвляет, – своим талантом. Который теперь не пропиваю, а берегу. И сберегу. Так ему и передай: сберегу!»… (Помолчав.) Тут ведь вот что: они меня, конечно, любили, думали, что сражаются за мою любовь… но я не была для них королевой рыцарского турнира, я была для них… (Подыскивает слово.) … ристалищем… Так и осталась ристалищем… Мечутся, сражаются, топчутся, бьются… Обоим за шестьдесят, одной ногой уже в могиле, а все бьются, бьются, бьются… два сбрендивших солдатика… Смешно… а тогда всю ночь после Лешки по Москве бродила, ревела…

Гость (внезапно вскакивая – и никаких признаков недавнего сна). Петька, неужели ты думаешь, что я мог бы с ней… зная, что еще прошлой ночью она была с тобой?!

Хозяин. Не думаю. Больше того, уверен, что вообще не смог бы.

Гость. Намекаешь?! Да, у меня проблемы с простатой!

Хозяин. Гордишься этим? Эка невидаль – проблемы. А у меня тоже… с позвоночником.

Гость. Но у меня оттого, что простата слишком редко работала. А у тебя оттого, что хребет слишком часто изгибался.

Елена. Да перестаньте же сражаться, господи! Это безумие какое-то!

Ее никто не слушает.

Хозяин. Опять куснуть пытаешься?! Ладно, сам напросился… Лена, сейчас будет самое интересное.

Елена. Я не хочу больше ничего слушать.

Хозяин. Послушай, не пожалеешь! Ты ведь, кажется, выходя за меня, оставила в глубине души светлую сказочку под названием «Ах, Алексей!»?

Елена. Не надо, Петр, все это уже не имеет никакого значения.

Хозяин. Расклад был ясен. Я, влюбившись, цинично купил объект любви. Но чем же товар лучше покупателя? Конечно, у него есть… фу ты, чуть было не сказал: идеалы… Нет, у него есть светлая сказочка «Ах, Алексей!».

Елена. Петр, говори что хочешь. Растопчи совсем. Только объясни, наконец, за что ты меня ненавидишь?