Паиньки тоже бунтуют - Татьяна Тронина

– И что? – буркнула я.

– Частью этой суммы мы погасили долги, которые наделал Русик. Теперь у него нет долгов.

– Поздравляю, – опять машинально произнесла я.

– Что?.. Кхм. В общем, остались деньги, и довольно приличная сумма. Я их хочу отдать тебе.

– Зачем? – с изумлением спросила я. Шутит она, что ли, или как-то особо изощренно надо мной издевается?

– Затем, что… – Вера Петровна опять улыбнулась странной улыбкой. – Затем, что я была не права. – Она помолчала, после продолжила с новыми силами: – Я виновата перед тобой, Лидочка. И перед папой твоим. Я нарушила его волю. Обидела сироту. И теперь бог, ну, или кто там… высшие силы, словом… Теперь они наказывают меня.

– Каким образом?

– Русик влез в долги, я работу потеряла, и… ну что ты спрашиваешь, ты сама все видишь и знаешь, ты же умненькая девочка, Лида, – с нетерпеливой тоской произнесла она.

– Как, вы работу потеряли? – растерянно спросила я. Потом вдруг вспомнила – ведь мой сводный брат упоминал об этом в нашу с ним последнюю встречу.

– Меня уволили из школы, разве ты не знаешь… моя репутация… И еще я несчастная, одинокая, глупая женщина. – Она помолчала, улыбаясь. И я вдруг поняла, что Вера Петровна вовсе не улыбается, а пытается сдержать слезы.

– Все обойдется, – зачем-то сказала я.

– Нет. Видимо, я должна искупить вину перед тобой. Нам нужны деньги, но… я не хочу больше никаких ударов судьбы. Эта сумма, конечно, не равнозначна тому, что ты потеряла, но…

– И Руслан – он тоже хочет отдать мне деньги?

– И Руслан. Маша, его супруга, к счастью, не в курсе, что остались деньги… Да, а живем мы сейчас у меня. В той самой квартире, что досталась мне от моей матери. В сущности, мы не бездомные, но… Я боюсь и это все потерять. Боюсь, что внуки будут… болеть, – шепотом произнесла она.

– Не будут они болеть! – возмутилась я.

– Ну как не будут, я же так виновата! – с отчаянием произнесла она. – Грехи отцов падут на головы детей их. Допустим, я не отец, а мать, вернее, бабушка уже… Но суть-то от этого не меняется. В общем, пошли в банк, Лида. Я деньги на твой счет переведу.

Ветер мешал, пряди волос лезли мне в лицо. Я отвела волосы в сторону и сказала:

– Не надо.

– Как не надо, как не надо…

– Вот не надо, и все тут.

– Но это же воля твоего покойного отца… Квартира была не моя, а твоя, и эти деньги тоже не мои, если подумать!

– Раз воля моего отца, то, значит, наследница я. И я как наследница хочу – беру, хочу – не беру… Я не возьму у вас эти деньги, Вера Петровна. Отдайте их Маше, на детей. Это же вообще ни в какие ворота – деньги у детей отнимать! – рассердилась я.

– И что это значит? – прошептала она.

– Ничего. Живите как жили.

– Но я виновата…

– А я вас простила, Вера Петровна, – улыбнулась я.

– Что?.. – едва слышно выдохнула она.

– Я вас простила, вот что. И теперь все у вас будет хорошо, и никто, никакие высшие силы не потребуют с вас лишнего. Все долги закрыты.

– Что?..

– Всего доброго! Русику привет. – Я схватила ее руку и энергично пожала.

Она вдруг с перекошенным, некрасивым лицом бросилась ко мне, обняла. Я тоже ее обняла, похлопала ободряюще по плечу.

– Ты простила меня? – пролепетала моя мачеха.

– Да. Идите домой. Все хорошо, мне сейчас некогда, Вера Петровна, правда. Привет Руслану и племянникам! Пока-пока!

– Пока… – тающим, замирающим и потрясенным голосом ответила Вера Петровна.

Я зашла в свой подъезд и засмеялась. Мой смех эхом отозвался по всему подъезду, раскатился звонко от первого и до последнего этажа. Мне хотелось и плакать, и смеяться.

А я ведь правда простила свою мачеху. И как же легко стало на сердце, как легко… Да, конечно, можно было подумать еще о том, что если бы мне не представилась возможность получить в ближайшем будущем новую отдельную квартиру, то как бы я тогда рассуждала, на сколько бы хватило моего благородства… Но зачем думать о худшем? И вообще, вот перестала я себя терзать обидами, и жизнь моя стала лучше, словно доброе мироздание само решило пойти мне навстречу.

– О, du lieber Augustin, Augustin, Augustin, О, du lieber Augustin, alles ist hin… – запела я, поднимаясь вверх по лестнице. «Ах, мой милый Августин, все прошло, все…» Мелодия у этой старинной песни была весьма задорной, веселой, но мало кто знал, что речь в ней шла о чуме, о смерти, о потерях, в том числе и денежных… Или в этом и есть смысл этой песенки: пройдя нелегкие испытания, упрямо не терять радости?..

Мимо с грохотом, в развевающемся плаще, черной молнией промчался Герман. Я кивнула ему, продолжая петь, однако он не отозвался. Лишь, находясь пролетом ниже, проскрежетал:

– Что за соседи… Нальют зенки с обеда, а потом голосят… А тут, между прочим, люди отдыхают! Наберут кредитов, а потом из-за них коллекторы стены пачкают… Вопиющая безответственность!

– О, ду либер Аугустин, Аугустин, Аугустин…

Он еще что-то орал снизу, но я уже не слушала. Поднялась на свой этаж, вошла в квартиру. Тишина. Значит, соседка отсутствовала.

На кухне был порядок, в ванной тоже. Тугина, вероятно, морально готовилась к переезду в новое жилье, раз начала потихоньку заниматься уборкой.

Трель мобильного. Леша!

– Привет! Ты заметила, Лида, что сегодня прекрасная погода?

– Еще как заметила, – невольно улыбнувшись, ответила ему я.

– Сегодня ты от меня не сбежишь. И хотя на самом деле я думаю только об одном, предлагаю тебе прогуляться.

– О чем же ты думаешь?

– Не скажу, – ответил он, смеясь. – Потом. Потом все скажу и покажу тоже…

Я вдруг невольно вспомнила то, что сказала мне сегодня про Лешу Наташа, что он чудовище и еще покажет свое истинное лицо. Просто пока он заинтересован во мне и потому такой добренький, но, когда придет время… мне самой мало не покажется.

– Что ты молчишь? – спросил он. – Молчишь и пыхтишь в трубку! Лидочка… Ты где сейчас?

– Я у себя.

– Я заеду за тобой, часиков в семь так, ладно? Отправимся на Воробьевы горы. Как тебе мой план?

– Отличный план. Жду, – ответила я и нажала на кнопку отбоя.

Наталья хотела сделать мне напоследок больно. И сделала это самым простым образом – очернила Лешу. Простой, но очень эффективный способ!

Я приняла душ, оделась соответствующе – джинсы, белая рубашка, кожаная короткая куртка (по горам же не гуляют в вечерних нарядах!), и принялась ждать своего возлюбленного.

Семь, полвосьмого. Восемь.