Кукловод - Сергей Шхиян

— Понятно, — посочувствовал я. — Так зачем же вы мучаетесь? Запишитесь в крепостные крестьяне и наслаждайтесь жизнью!

Достойно ответить Кологривова не успела, вернулась Люба с переносной конторкой. Барыня открыла ее специальным ключиком, долго перебирала какие-то документы, наконец, нашла чистый лист гербовой бумаги и очиненное перо. Мы, молча за ней наблюдали. Она, наконец, начала писать. Я был настороже и смотрел из-за плеча, что она пишет.

— Все? — наконец, спросила она, косясь на меня обиженным взглядом.

— Подпись забыли поставить, — напомнил я.

Екатерина Романовна скорбно вздохнула и расписалась.

— Вот теперь все, — сказал я, забирая у нее из-под руки документ.

Она заткнула бутылочку с чернилами пробкой, собрала письменные принадлежности, аккуратно разложил все на свои места, и заперла крышку бюро ключиком. После чего вскинула на меня взгляд оскорбленной добродетели.

— Теперь вы довольны?

— Отчасти, — ответил я. — Не плохо было бы вам еще наградить Любу за беззаветные труды.

Мой совет услышан не был.

— Отнесешь бюро назад ко мне в спальню! — приказала барыня бывшей крепостной и выскочила из комнаты, хлопнув дверью.

Мы проводили ее взглядами и посмотрели друг на друга. Я, предваряя трогательную сцену благодарности, спросил:

— Ты не хочешь, что бы я разочаровался в человечестве?

Люба не очень поняла, что я спрашиваю, но ответила правильно:

— Не хочу.

— Тогда раздевайся и быстро в койку!

И опять она не поняла всех слов, но точно уловила смысл и поступила так, как и следовало поступить.

Наше тесное общение на широкой постели, немного примирило меня с человеческими недостатками. Люба была совершенно счастлива, и немного ее радости досталось мне.

— Неужели, я свободна! — восклицала он, едва ли не каждую минуту. — Ты не представляешь, что для меня сделал!

— Это все ерунда, — скромничал я, — ты лучше не отвлекайся!

— Нет, представляешь, я теперь свободна! Сама себе хозяйка! Ты понимаешь, что значит свобода?!

— Понимаю я, что тут не понять! Только почему-то не всем она нравится и не все ей могут распорядиться. Тебе, вот, не страшно? Теперь ты должна будешь сама отвечать за себя.

— Лучше помру с голода, чем когда-нибудь пойду в рабство! — серьезно ответила девушка. — Поможешь мне отсюда уехать, а то еще, чего доброго, поймают по дороге и отберут вольную?

— Конечно, помогу. Ты, думаешь, такое может случиться? По-моему, это уже чересчур.

— Все может быть. Барыня вообще-то женщина неплохая, только и ее понять нужно. Она одна управляет всем хозяйством, а Петр Андреевич только деньги тратит. То в карты проиграется, то лошадь дорогую купит.

— А мне показалось, что он неплохой парень.

— А я разве говорила, что он плохой? Молодой барин добрый, только…, — она поискала подходящее слово, не нашла и применила обобщенное, — …шелопутный, деньги считать не умеет и все у матушки просит. Она ему отказать не может, а сама каждую копейку считает и с крестьянами скаредничает. Знамо дело — единственный сын, свет в окошке!

В конце концов, я понял, что эмоции так захлестнули мою подругу, что настоящего прока в постели от нее не дождаться, оставил ее в покое, встал и начал собирать раскиданные по полу вещи.

— Ты куда? — спросила она, как вольный человек, нежась в «барской» кровати.

— Пойду твою вольную отрабатывать, — ответил я, — спасать французов.

В гостиной оказалась все та же компания. Женщины тихо разговаривали меду собой, сидя рядышком на диване; мужчины за ломберным столиком, уставленным бутылками, вспоминали минувшие дни, и битвы где рядом и друг с другом сражались они.

Я подошел и сел рядом. Штабс-капитан бросил на меня косой взгляд и тут же отвернулся, будто впервые видит. Виконт, радостно закивал головой. Он уже был подшофе и на мир глядел с радостным удивлением.

— Алексей Григорьевич, — обратился ко мне Кологривов, — не хотите ли водки?

— Нет, благодарю, у меня конфиденциальный разговор к господину Виттенбергу.

— Пожалуйте, не стану вам мешать, — сказал лейтенант и пересел на диван к маменьке и Урусовой.

Штабс-капитан мрачно на меня посмотрел и принял независимую позу.

— Мне бы хотелось с вами решить наши денежные дела, — сказал я.

— Помилуйте, что вам за охота говорить о таких скучных вещах! — парировал Виттенберг.

— Пятьсот рублей серебром, это не скучные вещи. Проиграли пари, так платите!

— Ну, право, господин Крылов, вы ведете себя как торгаш. Я же не отказываюсь от долга и отдам, как-нибудь потом.

Намек на торгашество, я пропустил мимо ушей, лишь уточнил:

— Когда потом?

— У меня сейчас нет таких денег. Как мне пришлют из деревни, я с вами сразу же разочтусь.

— Меня это не устроит, я вам деньги предъявлял, а вы, видать, хотите смошенничать, — еще под впечатлением торга с Кологривовой, сказал я.

— Да как вы можете? Вы знаете, с кем говорите?! — повысил голос собеседник.

— Господа, вы ссоритесь? — на своем языке, вмешался в разговор виконт, но мы не обратили на него внимания.

— Знаю, — ответил я, — я помню, как вы оценивали выстрелы.

— Коли вы так рассуждаете, то я могу потребовать…

— Не стоит, — остановил я его. — Стреляю я точнее вас, а если вы предложите шпаги, то и фехтую лучше. У вас почти нет шансов.

— Нет чего? — не понял он.

— Я убью вас почти наверняка. Так что давайте лучше договариваться.

Виттенберг был еще не столько пьян, чтобы очертя голову бросаться в дуэль, которая могла принести если не смерть, то бесчестие. Убивать, не рассчитавшись, выигравших в карты или споре противников, в обществе было не принято. Он быстро все понял и ответил совсем другим тоном.

— Так как же с вами договоришься, коли, вы не принимаете никаких резонов?

— Привезите деньги, рассчитайтесь по пари и я ваш друг и брат! А пока ездите, оставьте мне залог.

— Какой еще залог?

— Можете, оставить десяток лошадей или хотя бы французов.

— Каких еще французов? — удивился он.

— Вот этих, — кивнул я на виконта. — Как рассчитаетесь, сможете их увезти.

— Вы это серьезно говорите? — подозрительно спросил капитан, не понимая, в своем ли я уме.

— Вполне, чем не залог дюжина французов?

— Извольте, я с радостью. Поверьте, как только я получу деньги из деревни, тотчас вернусь и разочтусь, — тоном, которым обычно говорят с душевнобольными, сказал он. — Действительно, почему бы и не оставить французов в залог? — засмеялся штабс-капитан. — Могу еще пригнать если вас это устроит!