Слепота - Жозе Сарамаго

Вопрос о том, зачем понадобилось переть на себе мешки с фасолью, горохом и всем, что попалось под руку, если такой дальний путь предстоит еще до улицы, где живут здесь присутствующие первый слепец и его жена, может прозвучать исключительно из уст человека, в жизни не знавшего ни в чем недостачи или нехватки. Хоть камушек, да в дом, любила повторять все та же бабушка, и жаль, не добавляла: Хоть вокруг света, а домой, ибо примерно такой беспримерный подвиг совершали эти трое, направляясь к дому самой длинной дорогой. Где мы, спросил первый слепец, а скажет ему где жена доктора, благо у нее есть глаза, он же ответит на это: Знаете, а ведь я здесь ослеп, вот на этом перекрестке, у светофора. Неужели на этом самом. Да. Вот на этом самом месте. Что ты говоришь. Даже вспоминать не хочется, как это было, сидел ослепший, закупоренный в машине, люди орали, чего, мол, стал, дай проехать, а я в отчаянии кричал, что ничего не вижу, пока не появился этот, ну, тот, и не доставил меня домой. Бедный, сказала жена первого слепца, он уж никогда больше не будет угонять машины. Мысль о том, что сами когда-нибудь умрем, так непереносима для нас, что мы стараемся всегда подыскать оправдания для мертвых, сказала жена доктора, это, наверно, потому, что загодя просим простить нас, когда придет наш черед. А мне по-прежнему все это представляется сном, сказала жена первого слепца, мне как будто снится, что я ослепла. Когда я сидел дома и ждал тебя, мне тоже казалось, что все это сон, сказал ее муж. Они уже покинули перекресток, на котором случилось это происшествие, и теперь поднимаются по лабиринту узеньких улочек, жена доктора плохо знает эти места, но первый слепец не заблудится, она читает ему таблички с названиями улиц, а он командует: Налево, направо, и вот наконец: Вот наша улица, дом по левой стороне, почти посередине. Какой номер, спросила жена доктора, а он не помнит: Ну, что ты будешь делать, вылетело из головы и все, сказал он, и это было скверное предзнаменование, если уж номер собственного дома забыли, значит, сон занял место памяти, интересно, далеко ли мы зайдем по этой дорожке. Хорошо хоть, что на этот раз обошлось, жена первого слепца взяла обязанности гида на себя, и вот уже прозвучали желанные цифры, обошлось, да притом без того, чтобы первый слепец хвастался своим умением определять нужную дверь магией ощупи, превратив белую трость в волшебную палочку, тронул раз — железо, тронул второй — дерево, а еще раза три-четыре — и вот он, полный чертеж, сомнений нет, это здесь. Вошли, с женою доктора во главе: Какой этаж, спросила она. Третий, ответил первый слепец, и память не так уж ослабела, как могло бы показаться, одно забывается, что ж поделаешь, другое помнится, вот, к примеру, как, уже слепым, вошел он в эту самую дверь и: Какой этаж, спросил его человек, тогда еще не укравший у него машину, и он ответил: Третий, и лишь в том разница, что сейчас поднимаются они не на лифте, а по невидимым ступеням лестницы, одновременно и темной, и сияющей, для кого как, и трудно тому, кто не слеп, обходиться без электричества, или без солнца, или без свечного огарка, но глаза жены доктора уже привыкли к полумгле, и на полдороге поднимающиеся сталкиваются с двумя женщинами, слепыми, разумеется, которые спускаются откуда-то сверху, может быть, и с третьего этажа, но никто ничего не спрашивает, видно, и в самом деле соседи теперь не те, что прежде были.

Дверь закрыта. Как быть, спросила жена доктора. Постучали раз, другой, третий: Нет никого, произнес кто-то из них в тот самый миг, когда дверь отворилась, и промедление не должно удивлять нас, не может же находящийся в глубине квартиры слепец бегом бежать на зов и стук, спрашивать: Кто здесь, чем могу служить, осведомился возникший на пороге человек, по манерам, виду и интонациям культурный, основательный, вежливый. Сказал первый слепец: Я жил здесь. А-а, ответил тот и спросил: С вами еще кто-нибудь. Жена и еще наша приятельница. А как мне узнать, что это ваша квартира. Да очень просто, ответила жена слепца, я вам расскажу, что где стоит и вообще что там есть. Открывший помолчал несколько секунд и сказал так: Заходите. Жена доктора держалась позади, здесь поводыри были не нужны. Я один, сообщил новый хозяин, все трое моих родных отправились поискать какой-нибудь еды, вероятно, следовало бы сказать — все три моих родных, но, мне кажется, так не говорят. Что вы хотите сказать, спросила жена доктора. Родные, которых я имею в виду, это моя жена и две дочери, а числительное трое употребляется только по отношению к существительным мужского рода. Неужели это так важно. Для меня важно, я, видите ли, писатель, предполагается, что такие вещи мы знать обязаны. Первый слепец, которому стало очень лестно, что писатель, ну, надо же — и в моей квартире, тотчас озадачился вопросом, уместно ли, удобно ли будет осведомиться об имени, а вдруг он читал что-нибудь из его сочинений, но покуда он колебался между любопытством и застенчивостью, его опередила жена: А как ваша фамилия. Слепцам фамилии не нужны, достаточно моего голоса, а прочее значения не имеет. Но ведь есть книги, которые вы написали, и на обложке стоит ваше имя, сказала жена доктора. Сейчас их никто не может прочесть, и потому их как бы и нет. Первый слепец решил, что разговор удаляется от предмета, казавшегося ему наиболее интересным: А как вы попали сюда, спросил он. Я, как и многие из тех, кто не живет больше там, где жил, обнаружил, что моя квартира занята людьми, знать не желавшими никаких резонов и, можно сказать, спустившими нас с лестницы. А далеко ваш дом. Не очень. И вы не предпринимали больше никаких попыток вернуться, люди ведь теперь часто ходят туда-сюда. Нет, я наведывался еще дважды. Но они оставались там. Да. Ну а как вы намерены поступить после того, как узнали, что эта квартира принадлежит нам, поинтересовался первый слепец, выкинете нас вон, как выкинули вас. Я не в том возрасте, да и силы у меня не те, да если бы и был в состоянии, не думаю, что оказался бы способен на такие крутые меры, писатель, в конце концов, должен обладать терпением, это непременное условие для того, чтобы писать. Ну, так вы нас пустите. Да, если не найдем другое решение. Какое же, я лично не вижу. Жена доктора угадала, что ответит на это писатель, и не ошиблась: Вы и ваша жена, и вторая ваша спутница, полагаю, где-то сумели обосноваться. Да, в квартире этой самой спутницы. Это далеко отсюда. Да нет, не очень. В таком случае, с вашего разрешения, могу предложить вам вот что. Любопытно будет узнать. Давайте пока все оставим как есть, раз и у нас, и у вас есть крыша над головой, я же обязуюсь наведываться в свою бывшую квартиру и, как только она освободится, немедленно перееду туда, а вы поступите так же в отношении этой. Не могу сказать, что ваш план приводит меня в восторг. Я и не ждал, что он вам понравится, но сомневаюсь, чтобы единственная альтернатива подошла вам больше. Какая альтернатива. Немедленно, сию же минуту, вступить в обладание вашей квартирой. Но в таком случае. Вот именно, в таком случае мы будем жить здесь и дальше. Да нет, об этом и не мечтайте, вмешалась жена первого слепца, мы здесь все вещи оставили, как это так будем жить. Знаете, меня осенило, есть еще один вариант, сказал писатель. Ну-ну, сказал первый слепец. Мы останемся здесь на положении ваших гостей, места всем хватит. Нет уж, сказала жена первого слепца, пусть уж будет, как было до сих пор, мы будем жить у нашей подруги, благо нет необходимости спрашивать, согласна ли она, и жена доктора ответила: Как нет и необходимости отвечать. Я вам очень благодарен, сказал писатель, по правде говоря, я все это время ждал, что кто-нибудь явится и предъявит свои права на жилье. Когда ты слеп, самое естественное — довольствоваться тем, что имеешь, сказала жена доктора. Как вы жили все это время. Мы всего трое суток назад вышли из карантина. Тяжко было. Мало сказать. Ужасно. Вы же писатель, значит, обязаны разбираться в словах и знать, что определения ни черта не стоят, и если один человек, к примеру, убил другого, то так и надо сказать, и поверьте, ужас этого деяния сам по себе освобождает от необходимости уверять, что это было ужасно. Вы хотите сказать, что у нас слишком много слов. Я хочу сказать, что у нас слишком мало чувств. А если даже и не мало, то мы перестали употреблять слова, выражающие их. И потому потеряли их. Расскажите, как вы жили в карантине. Зачем. Я писатель. Там надо побывать. Писатель — такой же человек, как и все, он не может знать все и побывать всюду, а потому должен думать и воображать. Когда-нибудь кто-нибудь расскажет вам, и потом вы сможете написать книгу. Я пишу ее сейчас. Но вы же слепы. Слепые тоже могут писать. Иными словами, вы успели выучить брайлевский алфавит. Нет, не выучил. Но как же тогда вы пишете. Сейчас покажу. Он поднялся, вышел и через минуту вернулся, держа в руках лист бумаги и шариковую ручку. Это последняя страница из того, что я написал. Мы ее не видим, сказала жена первого слепца. Я тоже. Но как же вы пишете, повторила жена доктора, глядя на лист, где можно было разобрать убористые, налезающие друг на друга строчки, приподнятые в начале и конце. Ощупью, с улыбкой ответил писатель, это не трудно, кладу лист на что-нибудь не слишком мягкое, ну, хоть на стопку других листов, и все, можно писать. Но как же, если вы не видите, воскликнул первый слепец. Шариковая ручка — идеальное орудие труда для слепых писателей, не в том смысле, что он может прочесть написанное ею, но хоть знает, где он написал, ибо достаточно лишь нащупать пальцем углубления в последней строке, дойти до края листа, высчитать расстояние до новой строки и продолжать, видите, как это просто. Только строчки иногда наползают одна на другую, сказала как можно более деликатно жена доктора. Как вы можете это видеть. Просто я вижу. Неужели вы прозрели, вылечились, как, когда, возбужденно вскричал писатель. Полагаю, что я единственный человек, вообще не терявший зрение. А как же вы это объясняете. У меня нет объяснений, а может быть, их и вообще не существует. Но это значит, вы видели все, что творилось здесь. Видела, что же мне еще оставалось. Сколько же человек было в вашем карантине. Около трехсот. И долго вы там были. С самого начала, а вышли, как я уже сказала, только три дня назад. А я, судя по всему, ослеп самым первым, сказал первый слепец. Наверно, это было ужасно. Опять это слово, сказала жена доктора. Простите, мне вдруг показалось таким вздором все, что я написал с тех пор, как мы все, ну, то есть я и моя семья, ослепли. А о чем вы пишете. О том, что пережили, о нашей жизни. Каждый должен говорить о том, что знает, а о том, чего не знает, спрашивать других. Вот я вас и спрашиваю. И я отвечу, когда-нибудь, не знаю когда. А вы можете показать мне, где вы работаете и что написали. Отчего же, с удовольствием, идемте. Нам тоже можно, спросила жена первого слепца. Это же ваш дом, ответил писатель, а я здесь так, мимоходом. В спальне стоял маленький стол, а на нем — лампа. Тусклый свет, проникавший из окна, позволял увидеть стопку чистой бумаги слева, исписанной — справа, а посередине — страницу, оставленную на середине. Возле лампы лежали две новые ручки. Ну вот, сказал писатель. Жена доктора спросила: Можно, и, не дожидаясь ответа, взяла рукопись страниц в двадцать, пробежала глазами выведенные мелким почерком, загибавшиеся вверх и вниз строчки, впечатанные в белизну бумаги, вырезанные в слепоте буквы: Я здесь так, мимоходом, сказал, помнится, писатель, и это были следы, оставленные им на ходу. Жена доктора положила ему руку на плечо, а он взял ее в ладони, медленно поднес к губам: Не пропадайте, не позволяйте себе пропасть, произнес он, и нельзя сказать, чтобы уж очень кстати прозвучали эти неожиданные, таинственные слова.