Все ведьмы делают это! - Надежда Первухина

– Смерть, – тихо сказала Инари. – Мне надо быть начеку.

– Но разве у вашего босса нет охраны?

– Есть, – просто сказала Инари. – Я – его охрана.

– ...?

– Впрочем, мои опасения могут быть пустыми, – Инари раскрыла веер, разрисованный цветами сливы. – Давайте лучше любоваться пьесой. Посмотрите, с каким восторгом ваши дети смотрят на сцену. Вышел кокэн. Он объявляет о начале спектакля...

– Картина первая! – громко объявил кокэн-прислужник на сцене.

На задней части сцены была изображена раскидистая сосна с пышными иглами цвета темного изумруда, символизирующая долголетие Императорского Дома. На переднем плане перед зрителями предстал небольшой скромный садик из персиковых деревьев. Рядом стояло несколько раздвинутых ширм, символически изображавших небогатое жилище. На створках ширм были начертаны иероглифы, просящие Небо о милости к падшим. Из-за ширм появился первый актер.

Первый актер.О, какая холодная весна в этом году! Боюсь, для того, чтобы участвовать в процессии по случаю дня Белого Зайца, мне потребуются новые теплые хакама. Эй, младший брат!

На сцене появился еще актер, всем своим видом показывавший смирение и послушание.

Второй актер.Да, господин старший брат?

Первый актер(изображает хохот).Ты правильно назвал меня! Мне уже надоело, что все соседи в округе Киёмори называют меня просто Брат!

Второй актер(робко).Как же они называют меня, недостойного?

Первый актер.Конечно, Двойной Удар! Потому что я всегда бью тебя дважды: до и после завтрака! (Недовольно.)Какой ты глупый!

Второй актер.Да, господин старший брат.

Первый актер.Я тебя звал за тем, чтоб узнать, не износил ли ты еще свои новые теплые хакама, которые подарила тебе приемная родительница на день Праздника мальвы.

Второй актер.О нет. Я не смел их надевать. Да и куда они мне...

Первый актер.Ты верно поступил. Все равно ты целыми днями копаешься в золе и саже – одно слово: Сажа-сан! (Хохочет.)Отдай-ка мне свои хакама. Я буду участвовать в процессии ко дню Белого Зайца и не желаю замерзать.

Второй актер.О, господин, конечно отдам, я почту это за честь!

Первый актер(самодовольно).Еще бы.

Второй актер.Скажите, господин, а в процессии будет участвовать принцесса Огути-химэ из Главных северных покоев?

Первый актер.Разумеется! И я ее увижу, и, главное, она увидит меня! В новом кимоно и новых хакама! (Раскрывает веер и, обмахиваясь им,ходит по сцене)Она обратит на меня внимание и, может быть, даже напишет мне хайку. Или любовное послание. Ступай, принеси хакама да прочисть очаг!

Второй актер.Конечно, господин старший брат. (Робко.)А нельзя ли мне издали, хоть одним глазком увидеть, как будет проезжать в серебряном паланкине принцесса Огути-химэ?

Первый актер.Да ты с ума сошел! Тебе ли, измазанному в саже, смотреть на торжественные церемонии! Ты бы еще на бал к самому дайнагону попросился! Видно, нет у тебя никаких дел по дому, раз в голову твою приходят такие бредни!

Дальнейшее развитие сюжета было обычным для старинных легенд и преданий. Старший брат отобрал у младшего всю его приличную одежду, вырядился как дайнагон из округа Суми-Харуко и отправился на торжество полюбоваться прекрасной принцессой. Младший же брат, изливая в горестных стихах свои страдания, принялся выгребать золу из каменного очага. При этом он стенал:

Целый день тружусь, тружусь!

Постылая сажа очернила руки.

Одежда износилась, протерлись гэта.

Но знают боги и не знают люди,

Как светел восход и чиста душа.

Поэтические излияния приняты были восторженными восклицаниями зрителей, и тут на сцене появился актер, изображавший доброго духа-ками. Он покровительствовал бедняге Саже еще с его рождения и теперь решил помочь ему. После полутора часов заклинаний и танцев с шелковыми веерами младший брат получил от волшебника полное облачение самурая Восточных покоев и, ликуя, вдел в богатую перевязь прекраснейший меч, а в руки взял драгоценную флейту из сикоморы. Тэта же новоявленного самурая были сделаны из чистейшего золота и украшены искусной филигранью. Разряженный таким образом, бывший бедняк еще получил в придачу роскошный паланкин, сотворенный из тыквы, и дюжину прислужников, в коих превратились обычные жабы. Теперь ему не совестно было отправляться посмотреть на принцессу Огути-химэ, которая направлялась во главе праздничного шествия для поклонения в храм Аматэрасу по Тринадцатому проспекту.

Следующая картина представляла общенародное празднество в честь Белого Зайца. Зрители смеялись, видя, как старший брат Сажа, нелепый в своих нарядах, пытается обратить на себя внимание принцессы, но не умеет ни проделать замысловатые танцевальные па, ни запеть вместе со всеми благодарственные гимны. Красавица Огути-химэ с презрением закрывалась от него веером, а ее многочисленные служанки осмеивали напыщенного глупца. И тут появился принц Сажа. Он вышел из паланкина, приблизился к Огути-химэ и учтиво произнес:

Цвет бирюзы у моря,

Закат алого цвета.

Вижу я в цвете чая эти глаза напротив.

Разумеется, принцесса, сраженная красотой и учтивостью незнакомца, не осталась в долгу и тотчас написала на рукаве своего кимоно ответ:

Помню все трещинки на чаше,

Из которой выпил любимый...

Уходит мой корабль из гавани.

После этого принцесса призвала своего советника и просила узнать, знатный ли род у юноши, дабы могли они сочетаться браком. И тут, разумеется, вмешался старший брат. Он объявил, что этот красавец не стоит внимания принцессы и к тому же является вором, ибо украл одежду у него, старшего брата. Бедный Сажа бежал, в спешке оставив золотые тэта. Но здесь явился ками, покровительствующий ему, и в изящных стихах повествовал, какая прекрасная душа у юноши и как недостойно обходился с ним его родственник. Рассказ о самурае Сажа запал в душу не только благородной принцессе, но и еще двум женщинам: монахине-горбунье, прислуживающей при храме Аматэрасу, и красавице-гейше, обучающей всем прелестям чайной церемонии. И следующая картина представляла собой цветущий вишневый сад, где эти три женщины в молитвах изливали душу богине Аматэрасу, не в силах побороть чувство внезапной страсти...

Монахиня-горбунья (тихо напевает, перебирая четки):

Свет осиял святые своды храма.

Нет, ты прекрасен, словно Фудзияма.

Лет пройдет немало, чтоб сумела я забыть

того, кого греховно смела полюбить!