Почерк судьбы - Шарлотта Лукас

Все, кроме Леопольда.

Несколько растерянный, Йонатан прошел в кухню, чтобы приготовить чай. И только тут, на винной полке, заметил пропажу. Вот тут уже кое-чего не хватало: промежуток был размером в три или четыре бутылки. Йонатан быстро развернулся и прошел в столовую, где в углу стоял шкаф-бар. Здесь тоже не хватало бутылок, это Йонатан сразу заметил. Он подошел ближе и обнаружил, что пропали виски и джин. Дорогая граппа, которую Йонатан покупал для гостей, стояла на месте. Только вот бутылка оказалась почти пустой. Йонатан глубоко вздохнул. И тут заметил записку под бутылкой граппы. Он взял ее в руки, сел за обеденный стол и принялся расшифровывать почти нечитабельные каракули.

Мой дорогой друг,

Сдается мне, что на необитаемом острове я встретил парня с флягой. Мне очень жаль: этой ночью искушение оказалось слишком большим. Я искренне благодарен тебе за вечер и гостеприимство, и мне стыдно, что пришлось так сильно тебя разочаровать.

Твой Лео

P. S.: Если бы я был тобой – а я рад, что тобой не являюсь, убежден в этом (ты, конечно, правильно поймешь эту подколку, друг мой), – я бы ухватился за этот ежедневник и распутал бы дело. Такой подарок выпадает не каждый день. Хотел бы я когда-нибудь получить нечто подобное.

Йонатан прочел записку еще дважды. Потом взял карандаш из чашки, которая стояла в серванте рядом со столом, и добавил запятую, которой не хватало после фразы «если бы я был тобой». Больше не раздумывая над этим, Йонатан прошел в кухню и выбросил карандаш и записку в мусорное ведро.

Ханна

В тот же день, 4 января, четверг, 10 часов 53 минуты

Три с половиной дня. Три с половиной дня, как три с половиной года. Как десять лет, как двадцать, пятьдесят, сто… Как тысяча лет в беспробудном сне. В мрачном, темном сне за высокой изгородью из терновника – и ни единой розы. Но никто не мог пробудить Ханну от этого сна.

Никто не пришел ее поцеловать.

Сначала ее пытались успокоить. Доброжелательные люди в форме уговаривали Ханну, убеждали, что они обязательно найдут ее парня. Они утверждали, что самоубийцы, которые сообщают о своих намерениях заранее, редко переходят от них к действиям. Ну и, конечно же, они сделают все возможное, чтобы найти Симона, объявят его в розыск, все патрули будут высматривать его. Ханна потребовала розыскную команду с собаками и водолазов – поискать тело в Альстере и Эльбе, – но из-за больших площадей поиска это было бессмысленно. На второй день по радио прошли сообщения для населения. На третий было напечатано объявление в газете. Полицейские попросили Ханну вернуться домой, уверяя, что оставаться в квартире Симона бессмысленно.

Но она не могла, она не могла отправиться домой. Она ничего не делала, просто сидела и ждала, что войдет Симон, распахнув дверь. Что он объяснит: письмо было ошибкой. Шуткой, дурацким розыгрышем. Чем-то новеньким, не к первому апреля, а к Новому году, ха-ха!

Конечно, это было бы пошло, более чем пошло.

Симон стал бы говорить, что ему очень жаль, но Ханна загнала его в угол, приперла к стенке, потребовала от него невыполнимого, и он просто… Да, он бы понял Ханну, если бы она на него обиделась. Очень, очень обиделась или даже разозлилась. Если бы она не захотела вообще больше с ним разговаривать, никогда. Даже если бы он согласился продолжить обследование и жить по ее несерьезному календарю.

Три с половиной дня. 74 часа и 38 минут. Столько времени она уже размышляла так, не выходя из квартиры Симона, и ждала его. Она больше ничего не могла делать. Она была все в том же черном платье, которое надела на Новый год, второй раз после вечера в ресторане «Da Riccardo». Ханна сновала из спальни в гостиную, из кухни в ванную и вскрикивала всякий раз от звонка в дверь или по телефону.

Но всякий раз это был не он. Это появлялась Лиза или мать Ханны Сибилла, которые по многу раз в день поочередно заходили проведать Ханну и приносили что-нибудь поесть.

Они рассказывали, как идут дела в «Шумной компании», что все хорошо и они справляются без Ханны (словно она могла бы этим сейчас интересоваться, конечно не могла). Сообщали, что и в квартире Ханны, куда на время перебралась Сибилла, Симон не появлялся. Они, как и полицейские, упрашивали Ханну снять этот «пикет» или приносили свежий номер «Гамбургер нахрихтен», чтобы Ханна могла убедиться воочию: объявление о пропаже Симона его коллеги разместили на первой странице.

Прозябая в бездействии в квартире Симона, Ханна каждую минуту проверяла мобильный телефон, каждые десять секунд с его помощью прослушивала сообщения на автоответчике у себя дома, просматривала почтовый ящик, слабо надеясь получить хоть какую-то весточку от Симона. Однако она нисколько не сомневалась в этом. Она знала это с того самого момента, как прочла прощальное письмо. Знала, что может кричать, выть и рыдать сколько ей вздумается, – Симона больше не было на этом свете.

Один полицейский сказал, что самоубийца вполне может «перегореть», но Симон был не таким; он не «сжег после себя все мосты» и не загорал сейчас «где-нибудь под пальмой, попивая коктейль». Нет. Все эти слова она воспринимала только как попытку поддержать ее, чтобы она не носилась в истерике по городу, натыкаясь на все, что встает на пути.

Это походило на шизофрению, нет, она была шизофреничкой. Потому что, хотя и знала, знала, знала, что Симон никогда не давал пустых обещаний, – такого ни разу не было, она тем не менее с отчаянным пылом хваталась за невероятную возможность. Пусть бы это был проклятый коктейль под проклятущей пальмой. Однако же свой «Мустанг» он никогда бы не бросил.

Как ни горько ей было осознавать этот факт, она была уверена: если бы Симон хоть на секунду допустил мысль о пальмах и коктейлях, предпочитая их самоубийству, он сел бы за руль собственной машины и уехал. Ханна даже могла бы предположить, что он бросил ее. Но свою машину? Нет, никогда. Ключи от автомобиля он оставил ей вместе с прощальным письмом и доверенностью (теперь у нее были копии, оригиналы изъяла полиция). Это было неоспоримым доказательством того, чего Ханна не желала допускать.

Только ежедневник она нигде не могла найти. Ни в квартире, ни в мусорном контейнере возле дома, хотя и рассчитывала обнаружить его там.

Проклятый ежедневник! Последнее, что мог бы сделать Симон, – выбросить эту книжицу в мусор, и пусть бы она валялась там, вся в липкой яичной скорлупе и остатках кофейной гущи. Поделка, которую Ханна собственноручно смастерила в творческом угаре. Попросту говоря, она наивно пыталась освободить Симона от страха смерти нехитрым «тра-ла-ла», «гоп-ца-ца» и «каждая-клетка-моего-тела-счастлива».

При этой мысли Ханна порывалась поступить так же, как и Симон. Хотелось схватить в кухне разделочный нож и рассечь себе артерии или выброситься с балкона третьего этажа. Это было бы справедливым наказанием за то, что она натворила.

Она усердной деятельностью, бесчувственными банальностями – «что ни делается, все к лучшему», «кризис – это шанс» и «свет можно увидеть только в темноте» – лишь усугубила его отчаяние.