Ледяная кровь. Полное затмение - Андреа Жапп

— Прошу прощения?

— Вы же слышали, что я сказал.

— И что вы ответили?

— Э... А что вы хотели бы, чтобы я ответил?.. Красная, такая прекрасная, такая удивительная, что я плакал. Кровь. Как кровь невинных жертв.

— И как же отреагировал Франческо де Леоне?

— Мне показалось... Нет, он не был разочарован. Скорее взволнован, ошеломлен.

— Ошеломлен из-за того, что кровь была красной?

— Скажу вам, я до сих пор пытаюсь понять смысл его вопросов.

Пьянящий «Сово-крестиан»1, который им подали напоследок, показался графу почти отвратительным. Хотя аромат ликера мог сравниться только с его вкусом.

Через полчаса Артюс проводил молодого клирика до Дома инквизиции, где тот жил, чтобы избавить молодого человека от неприятных встреч.

После того как они дружески расстались, Артюс понял, что не продвинулся ни на шаг. Конечно, откровения Аньяна успокоили его как влюбленного. Но граф по-прежнему терялся в лабиринте предположений.

«Сово-крестиан» — ликер, сделанный на основе водки, сладкого белого вина, винограда, меда, ванили, корицы, мускатного ореха, имбиря и яичных желтков. (Примеч. автора.)

Этим ранним утром послушницам пришлось колоть лед в умывальне, чтобы добыть хотя бы немного воды для туалета. От работы их щеки покраснели, а пальцы одеревенели до такой степени, что они зажимали кисти под мышками, чтобы те чуть-чуть согрелись.

Дочь жителя Ножана повернулась к одной из послушниц и доверительно прошептала:

— Надо на них пописать.

Но ее соседка ответила жалобным тоном:

— Нет, глупая, это делают, когда они обморожены.

Эскив отошла в сторону и стала смотреть на высокие двери, выходившие в коридор, который вел в скрипторий, а затем в покои аббатисы. Она решила не портить себе настроение во имя христианского милосердия. В конце концов, она имела полное право насладиться дракой двух негодяек. По правде говоря, она сгорала от нетерпения, так ей хотелось увидеть мадам де Нейра. Разгневанную!

Жанна д’Амблен ждала, когда рассветет. Воспользовавшись отменой запрета на выход, она миновала главные ворота, прижимая к себе толстый квадратный сверток, обмотанный темной салфеткой. Она шла осторожно, мелкими шажками, постоянно оглядываясь по сторонам. Не пройдя и пяти туазов, она заметила их, стоявших возле одного из дубов на опушке леса Клэре. Два разбойника с опухшими от пьянства физиономиями висельников. Двое подручных, нанятых Од де Нейра. Жанна была готова к этой встрече, но все же не смогла сдержать гнев. Идиоты, за кого они ее принимают? Она столько лгала, обманывала, убивала, что теперь боится даже тени. Их пока еще разделяло достаточное расстояние, и бандиты делали вид, что поглощены оживленной беседой, радостно хлопая себя по бокам, словно два приятеля, случайно встретившиеся на дороге. Они ждали, когда она подойдет поближе, чтобы напасть, затащить в заросли, вырвать из рук сверток и, несомненно, перерезать ей горло. Жанна быстро огляделась. Никого. Никого, кто смог бы ей помочь, поскольку привратница никогда не покинет свой пост, если только не получит указание от аббатисы. Жанна д’Амблен, глубоко дыша, замедлила шаг. Потом она резко повернулась и бросилась к стене аббатства. Головорезы сразу же поняли, что их добыча, а следовательно, и кошелек, ускользает от них. Они помчались следом, пытаясь ее догнать. Жанна слышала топот их ног. Она закричала:

— Привратница! Откройте ворота... немедленно откройте ворота! На меня напали. Они напали на одну из жен Господа!

Жанна слышала, как лязгнул железный засов, запиравший высокую дверь. Она обернулась, не замедляя бега. Разбойники были в двух туазах от нее. Она швырнула сверток как можно дальше. Один из бандитов крикнул:

— Стой! В конце концов, нам заплатили только за сверток.

Мужчины бросились в сторону и схватили драгоценную

добычу. Жанна вбежала во двор аббатства, крича:

— Закрывайте, закрывайте немедленно!

Молодая привратница-мирянка с ужасом смотрела на Жанну, бормоча:

— Сестра моя... сестра моя... никогда прежде я не видела ничего подобного. Куда мы катимся, если эти негодяи нападают на женщин Бога?

Задыхавшаяся Жанна кивнула головой.

— Надо немедленно доложить нашей матушке, — настаивала привратница, кипевшая от негодования. — Нет, надо сообщить бальи!

— Я так и сделаю, — солгала Жанна, пытаясь обуздать ярость, от которой дрожала всем телом.

Тишина, царившая в церкви Пресвятой Богородицы аббатства, испугала Жанну д’Амблен. Внезапно у нее возникло ощущение, что это место находится между жизнью и смертью. В этом нефе царило гробовое, леденящее душу спокойствие, волнами лившееся с хоров. И как только она могла находить успокоение среди этих зловещих огромных камней, этих жутких пилястров, которые сейчас давили на нее всей своей тяжестью? Казалось, все было устроено так, чтобы умалить входящих сюда, убедить их в тщетности своих усилий, надежд. Ей захотелось убежать из темноты, пронизываемой лишь слабым светом, едва падавшим из сдвоенных окон. Бежать из часовни придела, в котором она нашла убежище. Убежище? Теперь в этом аббатстве у нее не было убежища. Жанне казалось, что каждая стена, каждая дверь нависает над ней, чтобы ее сильнее унизить, чтобы окончательно поглотить.

Жанне понадобилось несколько долгих минут, чтобы немного успокоиться, оправиться от тягостного головокружения, которое она отказывалась приписывать нехорошему предчувствию.

Вскоре холодная ненависть вытеснила ярость и страх. Она решила во что бы то ни стало вызвать мадам де Нейра на откровенный разговор. Жанна встала и вышла на морозный зимний воздух, но каждый шаг требовал от нее невероятных усилий.

Не удосужившись постучать, Жанна д’Амблен толкнула высокую дверь, ведущую в кабинет аббатисы. Никого. Жанна заранее не подготовила никакого вступления, никаких объяснений, ничего. Знала ли уже мадам де Нейра, что у нее украли сверток, что она была вынуждена бросить его своим преследователям, чтобы спастись в стенах аббатства?

Жанна д’Амблен стояла перед дубовым столом, который всегда будет напоминать ей об Элевсии де Бофор. Она ждала, когда так называемая аббатиса, распевавшая песенки в соседней комнате, оденется. Воспоминания о покойной матушке, о годах мнимой — по крайней мере с ее стороны — дружбы стерлись из ее памяти так быстро, что она сама удивлялась. Неужели она полностью изменилась? Жанне казалось, что три года назад в ее жизни произошел настоящий катаклизм. Смирение порой оказывается коварным. Ибо Жанна смирилась со скучным, бесславным, но и спокойным существованием в монастыре. Она искренне верила, что похоронила мечты о свободной, безумной, блестящей жизни. До тех пор, пока эта глупая Иоланда, проникшаяся к ней абсолютной, слепой дружбой, словно маленькая девочка, не начала откровенничать. Правда, Жанна умела вызывать к себе нежность и доверие. В то время, о котором она почти забыла, этот талант позволил ей выжить, отвоевать для себя место, а ведь она была нежеланной как для родителей, так и для братьев. Но в их оправдание надо сказать, что состояние семьи д’Амблен было далеким воспоминанием, за которое упорно цеплялся отец, чтобы окончательно не впасть в отчаяние. Способность заставить полюбить себя впоследствии превратилась в грозное и надежное оружие Жанны. Любезная сестра-лабазница поведала Жанне историю своей страсти к тому, кого она называла «своей любовью» до самой смерти. Она рыдала, рассказывая о рождении своего ангелочка, малыша Ти-бо, о жертве, которую принесла как мать и женщина, особо подчеркивая, что никогда об этом не жалела, поскольку была убеждена, что постриг в монастырь спас ребенка от тяжелой болезни. Она доверительно сообщила Жанне, что больше всего на свете ей хотелось бы получить весточку о сыне.