Пусть любить тебя будет больно - Ульяна Соболева

Иногда я закрывала глаза, проводила пальцами по поверхности конверта и представляла себе, как он получает письмо, смотрит на конверт. Я видела его лицо – слегка бледное, худощавое, с лихорадочным блеском карих глаз. Как слегка щурится и сжимает челюсти. На колючих скулах играют желваки, и я буквально физически ощущаю их линию под пальцами. Как будто рисую ее мысленно до ямочки на волевом подбородке, вверх к сжатым губам, обводя их контур, повторяя линию носа к глазам, заставляя их закрыть, чтобы трогать ресницы и разглаживать морщины между бровей, а потом зарыться в непослушные волосы, привлекая к себе.

Я представляла, как дико ему хочется вскрыть конверт, сожрать каждую букву и перечитать их тысячи раз. Затереть пальцами, помять в карманах и спрятать под жесткими наволочками тюремных подушек. Но он отказывает себе. Отбрасывает, как горящий уголь обожженными пальцами, чтобы не обжечь душу. Свою и мою. Чтобы отобрать у меня то, что мешает жить дальше без него – надежду. Мой наивный упрямый безумец, у человека можно отнять все, кроме трех вещей – свободы, надежды и веры. Потому что они живут в сердце, и пока человек жив, он будет верить и надеяться. Это неподвластно желанию, неподконтрольно и неуправляемо, как ревность и любовь. Нельзя сказать себе «не жди, не надейся, не верь»… Так же, как нельзя сказать: «не люби и не ревнуй», или «люби этого, а не того». Такой выбор делается на космическом уровне, и этот космос никогда не покорится нашим желаниям.

А свобода… Свобода – это решение. Это внутренний мир каждого. Её не отнять ни цепями, ни кандалами. Рабами не становятся поневоле. Самый свободный на вид человек может быть рабом своих желаний, потребностей, работы, а самый презренный раб, умирающий от голода и побоев, может быть свободным. Потому что не сломался и не покорился. Он ТАК решил, как бы его ни калечили те, кто называет себя хозяевами.

Руслан мог сколько угодно открывать клетку и даже гнать меня из нее насильно, но я впилась в железные прутья намертво, и моя свобода именно в моем решении никогда ее не покидать. Я – его, а он – мой, и это не изменится только потому, что он её открыл. Это изменится только тогда, когда я сама решу ее покинуть, а значит – никогда!

И я заплетаю волосы в косу, включаю ночник, беру шариковую ручку, тетрадный лист. Я пишу ему снова. Пальцы уже давно не дрожат, а сердце бьется очень тихо, так, что я сама не чувствую его стука. Оно прислушивается к безмолвию и знает, что и это письмо будет очередным ударом о бетонную стену. Но ведь рано или поздно по ней пойдут трещины. Если долго. Если в одно и то же место.

«Знаешь, я часто думаю о том, что каждый день приближает мою встречу с тобой. Каждая минута и секунда сокращает между нами расстояние в годах. Люди говорят, что ждать тяжело. Наивные. Намного тяжелее уже ничего не ждать. Ведь ожидание – это надежда. Ты отнимаешь ее у себя, но ты не можешь забрать ее у меня или у Вани с Русей. Ты не можешь забрать ее у Никиты. Да, ты о нем ничего не знаешь, потому что не прочел ни одно из моих писем, а он уже знает о тебе. Конечно, не понимает пока, что на том снимке, который я повесила над кроваткой, изображен его отец, но скоро начнет тебя узнавать. Ему сегодня исполнился год и три месяца. Я спрашивала у тебя, как бы ты хотел назвать сына, но ты даже не знаешь об этом. Я выбрала ему имя сама, надеюсь, тебе понравится. Ты знаешь, его появление было для меня полной неожиданностью, но я с первой секунды знала, что там, внутри, снова сплелись в таинственный клубок вечности «мы». Когда шла к врачу, уже точно была уверена в диагнозе. Каждый раз, когда ты уходишь от меня, оставляешь часть себя со мной. Или я слишком не хочу отпускать тебя и отбираю кусок себе. Я была счастлива узнать об этом. Написала тебе… и это было первое письмо, на которое ты не ответил. Потом их было много. И я понимала, что это не ошибка – ты действительно их не читаешь. Больно ли осознавать это? Больно. Так больно, что иногда закрываю глаза и справляюсь с этим приступом, почти не дыша. Потом возвращается упрямое желание писать снова. Я хочу, чтобы ты знал – я не отпущу. Ты можешь, а я нет.

Смотрю на нашего сына, и боль проходит. Тебе будет больнее, когда ты о нем узнаешь. Когда поймешь, как много пропустил из его жизни. Но я храню все свои письма. И я отдам их тебе, когда вернешься. Не «если», а «когда», и только так.

Вчера наш сын сказал первое слово. Руся и Ваня заботятся о нем, а Савелий Антипович называет его хулиганом, потому что он свистит. Да. У него вылезли зубки, и между ними есть забавный просвет, и этому бандиту удается свистеть. Он до боли похож на тебя, любимый.

Именно до боли. Когда я смотрю на него – я вижу в нем тебя. Нас. Наше счастье.

Я скоро начну работать. В прошлых письмах рассказывала тебе, что встретила Карину, она теперь владелица фирмы, где я раньше работала. Отец отдал бизнес ей. Она предложила мне стать её партнером. Сейчас они разрабатывают дизайн офисов и ресторанов. Я думаю, это была бы очень удачная идея. Кое-какую работу я уже выполняю на дому. Мама вернулась из Валенсии и помогает мне здесь. Они довольно мило общаются с Савелием, и я вижу, что он нравится ей. Хотя поначалу она его иначе, чем «ворюга и бандюга», не называла. Время меняет всех. Люди подстраиваются под обстоятельства. Учатся ладить друг с другом. Ворон – суровый человек, которого боятся буквально все, но с нами он совершенно другой. Никогда бы не поверила, что он способен мило нянчиться с детьми, и тем не менее это так. Он читает им книги и рассказывает страшные истории. Ваня вообще проводит с ним очень много времени. Мама ворчит, что ничему хорошему он их не научит, а сама подсовывает Савелию книжки, чтоб читал им вслух.

У нас уже десять вечера, и за окнами давно темно. Никита спит рядом в кроватке, а Руся на моей постели. Она так и не научилась спать одна. Ночью всегда перебирается ко мне. Когда ты вернешься, она опять будет спать между нами и закидывать на тебя ноги… Ты помнишь, как она мешала нам по ночам, и ты уносил ее под утро в кроватку? Видишь каплю на бумаге? Да. Я плачу… потому что только сейчас понимаю, в каких простых вещах заключается счастье.

Днем мне намного легче. Днем я не думаю. Я то занята с детьми, то работаю, то Фаина в гости приезжает. Мы с ней сдружились в последнее время. А по ночам… мне так жутко не хватает тебя. Я закрываю глаза – и ты со мной. Я живу нашим прошлым. Это и больно, и сладко одновременно. Я не отпустила и никогда не отпущу тебя. Я искренне надеюсь, что ты там чувствуешь, как я думаю о тебе, плачу о тебе и пью о тебе кофе. Ты знаешь, я так и не начала курить снова. У Никиты аллергия на табачный дым. Не курит даже Савелий. Твой сын «строит» весь дом.

Он очень похож на тебя. Мини-копия. Один в один. Когда ты его увидишь, ты точно узнаешь его среди других детей, потому что он – твое зеркальное отражение, только маленькое.

Недавно ездила в дом твоего отца – наконец-то сняты все аресты с имущества. Когда ты вернешься, мы переедем туда. Я знаю, ты хотел бы жить именно там.

Я навела порядок, наняла штат работников, чтобы дом содержался в чистоте, и я нашла твои детские фотографии. Принесла несколько штук домой, и Руся подумала, что это фото Никиты, представляешь? Вот насколько вы с ним похожи.