Теодосия и изумрудная скрижаль - Робин Лафевер

Фагенбуш придвинулся ближе ко мне, и я с трудом подавила желание зажать себе нос. По мне всегда идущий от Фагенбуша запах вареной капусты и жареного лука ничуть не лучше аромата коровьего навоза.

– Что вы собирались передать Вигмеру? Он же приказал делать это через меня.

– Это был просто визит вежливости, – небрежно солгала я. – Хотела узнать, собирается ли Вигмер прийти на открытие выставки, вот и все.

– Вы лжете! – огрызнулся Фагенбуш. – Вы губите мою карьеру своим упрямством.

– Моим упрямством! – взвилась я. – Моим упрямством? А вы сами сделали хоть что-нибудь, чтобы я смогла доверять вам?

Я катила на Фагенбуша бочку, а мои собственные мысли тем временем неслись еще быстрее. Кто сказал Фагенбушу о том, что я приходила в Сомерсет Хаус? Бойторп? Или сам Вигмер?

Фагенбуш придвинулся ко мне еще на шаг, почти прижал меня спиной к стене.

– И где еще вы были вчера после обеда? Вас не было в музее дольше, чем требуется, чтобы дойти до Сомерсет Хаус и возвратиться назад. С кем еще вы связаны? Интересно, что скажет Вигмер, когда узнает об этом.

Внутри меня что-то надломилось. Было отвратительно чувствовать себя козявкой, которую посадили в стеклянную банку и наблюдают за ней. Я устала от всех этих мерзопакостных взрослых, которые думают, что я просто в игрушки играю. Я выставила палец, направила его в грудь Фагенбушу и шагнула вперед, заставив Фагенбуша отступить назад.

– Вы желаете знать о том, что произошло вчера? Отлично, извольте, я скажу. На поминальной службе появился адмирал Сопкоут, – тут Фагенбуш выкатил свои глаза. – Да, да, тот самый адмирал Сопкоут. Более того, он потребовал, чтобы я отдала ему артефакт, который, как твердят мне все, имеет ценность только для тех, кто занимается всякого рода оккультной чушью вроде алхимии.

Тут я сильно ткнула Фагенбуша своим пальцем в грудь (не без удовольствия, сознаюсь) и продолжила:

– Ступайте, передайте это Вигмеру, и посмотрим, что он скажет.

Затем, не дожидаясь того, что скажет сам Фагенбуш, я выскочила из его кабинета и направилась наверх, в мастерскую. Поскольку сейчас я раскочегарилась вовсю, самое время, пожалуй, поймать маму с глазу на глаз и расспросить ее о том, где я родилась. Все равно я не смогу ни на чем сосредоточиться, пока не узнаю этого.

Я нашла маму в мастерской. Она в одиночестве стояла у стола, всматриваясь в разложенные на нем таблички с надписями.

Вопрос, который я собиралась выпалить с порога, застрял у меня в горле. Я взглянула в лежащие на столе таблички и спросила:

– Что-нибудь интересное?

– О, да. Очень.

Я замялась, собираясь с духом, и молчала до тех пор, пока мама сама не спросила:

– Ты что-то хотела, милая?

– Мама, – начала я, чувствуя, как у меня начинает пересыхать во рту. Меня пугал вопрос, который я собиралась задать. Точнее, ответ, который я могла получить на него. Я прокашлялась и продолжила, стараясь не подавать вида, насколько важен и страшен для меня этот разговор: – Скажи, я родилась дома, как Генри, или в больнице?

Мама замерла на месте, я похолодела. Маме явно не понравился мой вопрос. Плохо дело.

– Почему ты спросила об этом, моя дорогая? – сказала мама. Мне хорошо знаком этот прием – уклониться, ответив вопросом на вопрос, я сама часто им пользуюсь.

– Просто мне интересно, – ответила я.

– Ты помнишь, каким смешным был Генри, когда родился? – принялась заговаривать мне зубы мама. – Как маленький старый гном, весь в морщинках. А помнишь старого доктора Тофема, который был при этом?

– Да, помню. Но мне хочется знать, где родилась я.

Эти слова прозвучали жестче, чем мне хотелось, но что поделать. Мама моргнула, а я уставилась в ее темно-карие глаза, совершенно не похожие на мои собственные. С каждой секундой у меня все сильнее холодело внутри от страха, от жуткого ожидания маминого ответа.

– Хорошо, – сказала, наконец, мама и продолжила, коротко и нервно хохотнув: – Это действительно довольно необычная история… Понимаешь, ты родилась не дома и не в больнице. Ты появилась на свет в Египте.

– В Египте? – глупо повторила я. Чего угодно я ожидала, но только не этого!

Мама еще раз издала тот же нервный смешок, и ее щеки заметно покраснели.

– Да, в Египте. Мы с твоим папой были там на раскопках одного древнего храма, когда я обнаружила, что беременна. В тот год сезон дождей начался раньше обычного, реки вышли из берегов, передвигаться стало невозможно. Особенно в моем положении. А когда дожди, наконец, прекратились, мне вообще стало уже поздно передвигаться, поэтому я осталась и продолжала свою работу.

В Египте. Я родилась в Египте. Прежде, чем я успела переварить эту мысль, мама продолжила:

– Итак, я осталась на раскопках. Чувствовала себя прекрасно и не видела причины отсиживаться в гостиничном номере. Наверное, я была слегка не в себе, но и ты тоже оказалась хороша – решила появиться на свет на три недели раньше срока. Ты родилась прямо в храме, в котором я в то время работала.

В храме!

– Что это был за храм? – спросила я, заранее страшась услышать ответ.

– Это был храм, посвященный Исиде.

Уф, по крайней мере, это был не храм Сета, бога войны и разрушения, и на этом спасибо.

– Почему ты никогда не рассказывала мне об этом?

Мне это действительно было интересно. Может быть, мама стыдилась того, что родила меня на раскопках?

– История вышла довольно скандальная, – сухим, как песок пустыни Сахара, тоном ответила мама. – Это был первый в истории случай, когда у археолога прямо во время раскопок родился ребенок. Твоя бабушка до сих пор считает мой поступок непристойным и не может простить его. С той поры я стала для нее вульгарной женщиной – еще бы, родила дочь на чужбине, среди каких-то камней.

– Поэтому она и меня так не любит?

– О, Тео, дорогая. Я не думаю, что она тебя так уж сильно не любит, скорее, заботится о тебе – по-своему, конечно. Мне кажется, она вбила себе в голову, что, родившись и проведя первые несколько месяцев жизни в чужой странной стране, ты лишилась каких-то качеств, необходимых, чтобы стать настоящей британской леди. Чушь, конечно, но твою бабушку не переубедишь. А вот твой папа очень спокойно ко всему этому отнесся. Знаешь, как он тебя называл тогда? Своим самым драгоценным артефактом.

– Правда? – мамины слова потрясли меня. Папа считал меня своим самым драгоценным артефактом? Папа? Может ли такое быть? Мои глаза защипало от подступивших к ним слез, но прежде, чем я успела разреветься, снизу донесся тревожный крик:

– Пожар!

Мы с мамой бросились на крик, а прибежав в холл, увидели, как папа сбивает своим сюртуком пламя с загоревшейся статуи. Сквозь вонь гари, дыма и Фагенбушева навоза я четко уловила напоминающий тухлые яйца запашок серы, и это мне очень не понравилось.