Гулящие люди - Алексей Чапыгин

– Ждал тебя… туга напала… чаял, ты покинул меня.

– Живой не покину… мертвой ино дело.

– Думал, убили… пришли имать тебя, да и меня заедино ярыги земского двора, в датошных солдат одёже…

– Как ушел от них?

– Двое их было – убил! В подполье сунул.

За столом стало шумно и весело. Таисий встал с ковшом вина в руке, крикнул галдевшему люду:

– Пью, братие, за моего друга Григорея!

– Григорея?

– Григорея!

– Мы, Архилин-трава, пьем за тебя!

– За тебя и его-о!

Когда унялся шум, Таисий продолжал:

– Враги наши, ярыги земского двора, следили за нами, особо за мной, и помешали бы пути нашему!

– Ой, беда – ярыги земского двора.

– Да где они нынче? Архилин-трава, скажи!

– Он убил их! Пьем за него.

– Пьем!

– А коли похощет, и спим с ним, мы любодейчичей не опасны!

– Нам любодейчичи любезны!

– Больше подадут!

– Мене с крестцов и от церкви гонят.

Среди нищих женок, уже изрядно поблекших, плясунья Улька была самая младшая и не по ремеслу красива, хотя ранние морщины у рта старили ее немного. Улька выскользнула из-за стола, пробралась к Сеньке сзади, сказала тихо:

– Говори им, ночью чтоб с тобой!

Сенька молчал. Таисий, хотя и пьян, но привычно слышавший и понимавший смысл слов, ответил:

– Снова отец ударит плетью! Поди на место и жди.

– С кем он будет спать?

– С тобой, я обещаю…

Улька исчезла. Когда напировались, старик, глядевший за порядком и правилом братства, сказал громко:

– Братие, изберите жен и идите в прируб… время поздает! Ведайте все, кочет едва всплеснет крылами, приду будить… старицы лягут в избе.

– Мы князя хотим!

– Его, его – князя!

– А я и она – Архилин-траву!

Плеская из ковша вино, поднялся Таисий, закричал:

– Сей ковш, последний, пью за князя нашего братского пира, и по уставу он сам изберет жену.

– Пущай глаголат!

– Пу-у-щай!

– Встань, Григорей, скажи!

– Если без жены нельзя, то иму Ульяну!

– Всё ее? Ульку!

– Кого?

– Да слушь ладом – Ульку!

– Ее?.. Ее… су-у-ку!

– Ульяной назвал… У… ул…

Утра еще не было, но в избе копошилось, крестилось в углу, ползало перед большим медным складнем на лавке с восковой зажженной свечкой. Когда все, кроме Сеньки и Таисия, помолились, то сели за стол доедать остатки, допивать недопитое хмельное. Теперь ели и пили старицы и старцы вместе.

От стола задвигалось по избе в сумраке серое, полосатое. Лишнее прятали в прируб – в подполье, иное в сумах заплечных. На всех мужчинах кафтаны с кушаками лычаными, кафтаны из клетчатой и полосатой кёжи[160], женщины в рядне. Если старику, отцу Ульки, казалось, что одежда чиста, то об нее терли котлы и сковороды, прокопченные в печи. Сеньку обули в липовые ступни[161], под рваные портянки женщины навернули ему суконные, теплые, приговаривали:

– Одеется князь-от наш!

– А не наш он! Всю ночь Улькин был.

– Она, бабоньки, ужо с им все наше братство сгубит!

Сеньку кончили одевать – шестопер окрутили куделей, приладили к веригам железным с крестами, весом два пуда три гривенки[162], надели на кафтан под черную рваную однорядку:

– Ой, и едрен, не погнется!

В руки дали шелепугу суковатую, на плечи вскинули суму рядную, в ней в хламе морхотливой одежды был заверчен и его панцирь. Руки после еды не мыли, как вчера на ночь было, – вытирали о подолы и полы рухляди. Вышли крестясь:

– У-ух, вьюжно.

Вьюга с ветром заметала гладкое поле, когда-то сенокосные луга. Шли как по мосту, нога не вязла. Таисий приказал:

– Пойте!

Гнуся и срываясь голосами, запели.

Улька держалась о бок с Сенькой, если встречался буерак или канава, он, подхватив за локоть девку, прыгал, увлекая ее. Старухи с клюками переползали рытвины, старики часто вязли, тогда им помогали другие. На их пути в поле солдаты на дровнях возили бревна выморочных изб и амбаров, иные, разрыв снег, рубили мерзлую землю кирками, другие выкидывали мерзлые комья на снег в сторону.

Нищие, подходя, пели:

– Калики идут! – копая землю, сказал один солдат.

Другой пригляделся, прислушался, ответил:

– Вижу и слышу! Куда их черт несет по засекам-то? Еще стрельцам доведут… Эй, вы, пошли в обрат!

Другой перестал копать, слушал пение:

– Ну?

– Чуй-ка, во што! Пущай пробредут. Увидят работу, не осмыслят, чего для робим. Хлеба на Коломне стаёт мало, и нам прибыльнее… чуешь?

– Чую, черт с ними, хлеба впрямь мало – зорена-таки Коломна.

– Не лай их, они святые!

– Ну, святые они такие – глядят востро, у гузна пестро и с хвостиком! Пущай идут.

– Можно ли, служилые люди, нам ту шествовать?!

Остановились, закланялись.

– Куда приправляете, убогие?

– А на Коломенску дорогу, что-те на Москву-у!

– Вот ту, краешком проходите, не оборвитесь в яму и не пугайте, прямо идите – вон на тот лес, там и дорога…

– Сохрани вас Господь!

– По душу вашу добрую за здоровье помолим-си-и!

Прошли засеку, запели:

Вышли на дорогу, а как двинулись по ней верст пять – стрельцы на конях, встреча неладная и страшная. Старцы засуетились: