Гулящие люди - Алексей Чапыгин

– Вот-то беда наша! Напасть…

– Спаси сохрани… – крестились старухи.

Таисий оглянулся на них, приказал:

– Пойте!

Успокоились и запели:

– Эй, убогие! Стопчем, убредай в сторону!

Нищие, увязая в снегу, побрели в сторону. Стрельцы кое проехали, иные остановили коней, десятник стрелецкий спросил:

– Куда путь наладили?

Нищие, убредая, пели:

– Куда бредете?

– На Москву, служилые государевы люди!

– Кто ваш старшой, выйди на дорогу.

Таисий вышел, подошел к лошади сбоку.

– Кормильцы, поильцы, нищеты обогревальцы! – кричали нищие.

– На Москву с округи надо по отписке от воеводы.

– Есть она у меня, старец дал! – сказал Таисий. Вынув из-за пазухи из-под кушака плат, развернул, подал бумагу.

Десятник, пригнувшись на седле, бумагу принял.

– На Москву, родимый, сказывают, в Китай-город, бредем…

– Патриарх указал – в Кремль никого не пущать и в Китай, гляди, не пустят…

– Уж и не ведаем, как будем…

Десятник пробовал читать бумагу, да не справился с чтением, крикнул:

– Эй, воин в бумажной шапке, плыви сюда!

Подъехал в стрелецком, полтевском кафтане белом подьячий, увешанный у седла многим оружием:

– Чего остоялись?

– Да вот по твоей части, а я не пойму – хитро вирано – бумага от воеводы на проход убожих.

Подьячий взял бумагу, бойко пробежал по ней глазами, оглядел подписи и печать.

– Все ладно! Грамота Дворцового приказа, тот приказ, меж иных дел, ведает и нищими, а тут зри-ко: нищие «верховые богомольцы»…

– Этакая-то рвань?

– Ништо! От великого государя, коли вверху будут, одежу дадут.

Стрелецкий десятник сказал Таисию:

– Ты чего, старец, лжешь? Сказывал, бумага от воеводы!

Таисий кланялся, стоял без шапки.

– А неграмотен я, служилые люди государевы, дал мне ее старец при конце живота своего, указал: «Сведи, сыне, паству мою в Китай-город…» Я завет его соблюл, солдаты грабили, да усухотил бумагу, а што в ей писано, мне темно есть!

– Грамота подлинная!

Подьячий, водя, по воздуху пальцем в перщате, нищих считал, указал на Сеньку:

– То и есть скорбный языком и ушми?

– Он бедный, а вериги на себя налагает не в сызнос никому нашим… сестра его тож безъязычна!

– Десятник, надо бы им вожа дать! Нищие, оно и не все може государевы, то дьяку Ивану Степанову на деле зримо будет, только по дороге им идти не можно – пушки везут, конные едут и стороной дороги поедут, стопчут их.

– Я втолкую им, как не по дороге идти! – сказал один стрелец.

– А как?

– Да вон туда! Сперва мало лесом наискось, потом будет поле, а поле перейдут, проходная дорога падет и околом о Москву-реку.

– Вот ты гляди! Никакого им вожа не надо, убредут с песнями.

Стрельцы двинулись дальше. Подьячий передал бумагу Таисию, строго наказав:

– Паси, старец, грамоту! С ей не то в Китай-город, в Кремль пустят.

– Спасибо, господине дьяче!

Подьячий, которого назвали дьяком, довольный, отъехал. Нищие, уходя в лес, запели:

Вышли из лесу, подхватила опять белая равнина без пути… Ветер налетал порывами, закрутило снег, и тот, кто шел впереди, в белом тумане провалился в балку. Сенька Ульку взял на руки, побрел, распахивая тяжестью своей неглубокий снег чуть не до земли. За ним брели уже легко Таисий и молодые бабы. Старики, выходя из рытвины, благодарили:

– Спасибо тебе, молодший!

На выходе из балки Улька поцеловала Сеньку в ухо, а когда от щекотки он пригнул голову к плечу, еще раз поцеловала в губы. Старицы ворчали:

– Рушит устав, сука!

– Окажем миру укрытое скаредство наше – тогда што?

– Да, што! Богобойны люди наплюют нам и отшатнутся…

– Надобе изъять ее! – сказал старец, последним выбредая из балки. – Не перво деет так…

На ровном месте, кинув сумы полукругом, все, кроме Сеньки, Ульки и Таисия, сели отдохнуть. Старцы окликнули Ульку:

– Подь к нам!

Таисий с Сенькой отошли вперед, но, видя отдыхающих, остановились. Старцы велели Ульке встать в середку полукруга, старики, отдыхая, молчали, другие не смели говорить раньше древних. Таисий сказал:

– Ну, брат, ладят судить твою временную женку, должно за целование!

Сенька оглянулся:

– Пойду я, Таисий, заедино руки марать, перебью эту сволочь, как кошек!

– Мы без них попадем в Москву, да скрываться надо будет… с ними везде станем вольно ходить, все знать!

– Ночью на кладбище я не искал жену, мне дали эту девку, стала она, не ведаю надолго ли, моей… своих в обиду не допущу! Пойду…

– Остойся, чуй, у них правило – втай чини блуд, пьянство, но кто всенародно окажет свое бесстыдство – убивают.

– Не велико бесстыдство… клюнула в губы.

– Ты горяч, я холоднее – пойду я.

– Поди и скажи им!

– Я знаю, что скажу!

Таисий подошел к кругу. С сумы, лежавшей на снегу, встал отец Ульки, шагнул к Таисию, подавая топор, руки у старика дрожали, глаза слезились, сказал:

– Атаман, убей… Едина она у меня дочь, но круг велит – поганит устав.

Он вложил в руку Таисию топор. Улька низко опустила голову, лицо стало бледно как снег, пятна намазанной сажи резко пестрили лоб и щеки.

– Убей стерво!

– Сука она!

– Архилин-трава, убери с очей падаль!

Таисий взял топор, заговорил спокойно:

– Устав ваш ведом мне, он свят и строг, и не должно его рушить никому.

– Убей суку!

– Убью, только вам всем тогда брести в обрат на Коломну!