Игра в классики - Хулио Кортасар

— Да уж, я предпочитаю вдыхать кислород и водород в пропорциях, предписанных Господом. Моя алхимия не столь хитроумна, как ваша; единственное, что меня занимает, — это философский камень. Крошечная крепость рядом с твоими ловушками, сортирами и онтологическими изысканиями.

— Давно мы так славно не болтали на метафизические темы, а? Такое уже не назовешь разговором друзей, скорее это диалог двух снобов. У Рональда, например, такие вещи вызывают ужас. А Этьен не выходит дальше солнечного спектра. А с тобой здорово получается.

— На самом деле мы могли бы остаться друзьями, — сказал Грегоровиус, — если бы в тебе было хоть что-то человеческое. Подозреваю, Люсия говорила тебе об этом не раз.

— Да просто каждые пять минут. Вы только посмотрите, что могут сделать люди из слова «человеческое». Но Мага, почему же она с тобой-то не осталась, ведь ты так и светишься человечностью?

— Потому что она меня не любит. Такое бывает и с человечными людьми.

— И она собирается вернуться в Монтевидео, чтобы снова окунуться в ту жизнь, которая…

— Возможно, она отправилась в Лукку. Ей в любом месте будет лучше, чем с тобой. Так же как и Поле, и мне, и всем остальным. Извини за откровенность.

— Все нормально, Осип Осипович. Зачем нам обманывать друг друга? Невозможно жить с кукловодом, дергающим за ниточки тени, с укротителем шлюх. Невозможно принимать всерьез человека, который целыми днями наблюдает за причудливым рисунком бензиновых пятен на водах Сены. Меня то есть, с моими воздушными замками и ключами из воздуха, меня, у которого слова все равно что дым. Не трудись отвечать, я знаю, что ты скажешь: нет субстанций более гибельных, чем эти, они проникают всюду, их вдыхаешь, не отдавая себе в этом отчета, вместе со словами, с любовью, с дружбой. Близок тот час, когда все меня оставят и я буду одинок и один. Заметь, я ни на ком и не висну. О раджа, сын Боснии. В следующий раз, когда ты встретишь меня на улице, то не узнаешь.

— Ты сумасшедший, Орасио. Неизлечимо сумасшедший, потому что тебе самому это нравится.

Оливейра достал из кармана обрывок газеты, завалявшийся с незапамятных времен: адреса дежурных аптек. Тех, что открыты с восьми утра понедельника до восьми утра вторника.

— Первый ряд, — прочитал он. — Реконкиста, 446 (31-54-88), Кордова, 366 (32-88-45), Эсмеральда, 599 (31-17-00), Сармьенто,[380] 581 (32-20-21).

— Что это?

— Инстанции действительности. Объясняю: Реконкиста — это что мы преподнесли англичанам. Кордова — ученая. Эсмеральда — цыганка, которую повесили из-за того, что в нее влюбился один архидьякон. Сармьенто — это как пукнуть на ветер. А вот второй столбик: Реконкиста — улица арабских кофеен и ресторанчиков. Кордова — потрясающие медовые пряники. Эсмеральда — река в Колумбии. Сармьенто — то, чего всегда хватает в школах.[381] Третий: Реконкиста, аптека. Эсмеральда — другая аптека. Сармьенто[382] — еще одна аптека. Четвертый ряд…

— Когда я говорю, что ты сумасшедший, я имею в виду, что не вижу, как ты сумеешь дойти до своего пресловутого отрицания всего и вся.

— Флорида, 620 (31-22-00).

— Ты не пришел на похороны, потому что, хоть ты и отрицаешь все подряд, ты не мог смотреть в глаза своим друзьям.

— Иполито Иригойен,[383] 749 (34-09-36).

— Люсии лучше будет на дне реки, чем в твоей постели.

— Боливар, 800. Номер телефона почти оборван. Если в этом квартале заболеет ребенок, они не смогут достать террамицин.

— Да, на дне реки.

— Коррьентес, 1117 (35-14-68).

— Или в Лукке, или в Монтевидео.

— Или на Ривадавиа,[384] 1301 (38-78-41).

— Оставь этот листок для Полы, — сказал Грегоровиус, поднимаясь. — Я ухожу, делай что хочешь. Это не твой дом, но, поскольку реальности не существует и все надо начинать с nihil[385] и так далее… оставляю на твое усмотрение все эти иллюзии. А я пошел за водкой.

Оливейра догнал его у дверей и положил руку ему на плечо.

— Лавалье,[386] 2099, — сказал он, глядя ему прямо в лицо и улыбаясь. — Кангайо, 1501. Пуэйредон,[387] 53.

— Недостает телефонов, — сказал Грегоровиус.

— До тебя начинает доходить, — сказал Оливейра, убирая руку. — В глубине души ты понимаешь, что мне больше нечего сказать ни тебе, ни кому-либо другому.

Звук шагов замер на третьем этаже. «Сейчас вернется, — подумал Оливейра. — Боится, что я подожгу кровать или порежу простыни. Бедняга Осип». Однако через минуту шаги возобновились.

Он сел на кровать и открыл тумбочку. Роман Переса Гальдоса, счет из аптеки. Прямо ночь аптек какая-то. Бумажки, исчирканные карандашом. Мага увезла все, но остался прежний запах, обои на стенах, кровать с полосатым матрацем. Роман Гальдоса — ну и ну. Она, бывало, читала Вики Баум[388] или Роже Мартен дю Гара,[389] потом, совершенно непонятно почему, бросалась к Тристану Л’Эрмиту, часами повторяя на разные лады «les rêves de l’eau qui songe»,[390] a могла взяться за дешевенькое чтиво в ярких обложках или за рассказы Швиттерса,[391] будто откупалась от чего-то, будто каялась за все изысканное и таинственное, а потом вдруг опять ни с того ни с сего — Джон Дос Пассос,[392] и в последующие пять дней она проглатывала немыслимое количество печатной продукции.