Прощальный поцелуй - Тасмина Пэрри

– Это какая-то шутка, – прошептала она, но потом перевернула страницу и увидела, что сама статья занимает полный разворот.

– Я подумала то же самое, – резко бросила Розамунда. – Похоже, что если не содержание этого опуса, то, по меньшей мере, время его выхода в печать удивили и вас тоже.

Эбби подняла на нее глаза.

– Честно, Розамунда, я об этом понятия не имела, – быстро произнесла она.

– Эбби, прошу вас, не держите меня за идиотку.

– Вы должны поверить мне, – сказала она, стараясь перевести дыхание. – Эллиот нанял меня, чтобы я провела журналистское расследование.

– Значит, вы все-таки знали об этом.

Эбби почувствовала себя загнанной в угол.

– Как вы понимаете, после такой реакции общественности на снимок «Последнее прощание» Эллиот захотел расследовать обстоятельства исчезновения Доминика. Я вам говорила.

– А я вам говорила, что я против этого.

– Но он думал, что сможет это уладить! – уже более эмоционально сказала Эбби. – У него появилась ниточка, и, следуя по ней, мы отправились в Санкт-Петербург. Вернулись мы только в понедельник, и я его с тех пор не видела. Но он мне ничего не говорил о том, что пишет эту статью.

– Довольно! – Розамунда подняла руку, останавливая ее. – Я была о вас лучшего мнения, мисс Гордон. Я доверяла вам. Вы показались мне приличным человеком. – Голос ее стал таким тихим, что Эбби едва различала слова. – Все, что у меня оставалось от Доминика, – мои воспоминания о нем, а этот ваш сенсационный материал… этот материал только что превратил их в никчемный мусор.

Эбби смотрела на нее и видела боль в ее глазах, мелко подрагивающую от захлестнувших эмоций нижнюю губу. Не выдержав, она отвела взгляд.

– Я позвоню ему прямо сейчас, – заявила она, чувствуя, как от негодования гулко стучит сердце.

Розамунда часто заморгала, пытаясь взять себя в руки, и вот ранимая старушка исчезла, и на ее месте опять возникла бунтарка и непримиримый борец.

– Если увидите его, пожалуйста, передайте, чтобы не удивлялся, когда получит от моих адвокатов по всем правилам сформулированную претензию, и что вы заработали такую карму, что возмездие настигнет, рано или поздно, вас обоих. Да, и еще я надеюсь, что произойдет это именно рано, а не поздно.

– Адвокаты? – переспросила Эбби в замешательстве, которое начало перерастать в панику.

– Я, может, и старуха, но я живой человек. И считаю, что живого человека должны защищать законы об ответственности за распространение клеветы.

– Послушайте, возможно, мы можем как-то наложить запрет на дальнейшее использование этого материала, на его перепечатывание.

– Очень сомневаюсь, что у вас что-то из этого получится. Я пытаюсь сделать это с семи часов утра.

– А может быть, вы используете свои старые связи в журналистской среде, чтобы в противовес вышла статья с опровержением?

– И какой в этом смысл? – сказала Розамунда. – Урон уже нанесен, и еще одна публикация только подольет масла в огонь. И, хочу заметить, я переживаю не за себя. Мой адвокат настаивает на том, чтобы я обратилась в суд, и я уверена, что в этом случае моя репутация, какой бы она ни была, это выдержит. Просто меня бесит, что теперь Доминика Блейка будут считать изменником родины, тогда как на самом деле нет ничего более далекого от истины.

Эбби стало неловко, она снова опустила глаза на статью.

– Но Горшков… – Она запнулась, внезапно испугавшись того, что назвала эту русскую фамилию. – То контактное лицо из КГБ утверждает, что Доминик работал на него. Вы думаете, что этот человек лжет?

– У меня нет времени растолковывать вам, что я думаю, мисс Гордон. А вам как раз следовало бы подумать, прежде чем мистер Холл сел писать эту статью. В данный момент я собираюсь отправиться к распространителям периодики и выкупить все экземпляры этого выпуска «Кроникл». Моя репутация в масштабах страны – это одно. Но я не хочу, чтобы мне перемывали косточки в продуктовых лавках в моем районе.

– Розамунда, простите! Мне ужасно жаль, что так получилось, – сказала Эбби, но пожилая женщина уже развернулась и направилась к выходу.

Когда дверь за ней захлопнулась, Эбби закрыла глаза и надула щеки. Простояв так несколько секунд, она пошла в кухню, сделала себе кофе, вернулась в гостиную и взяла в руки газету; пока она читала и перечитывала статью от начала до конца, пальцы ее нервно сжимали горячую кружку. Она вынуждена была признать, что испытывает приятное возбуждение, осознавая, что стала – по крайней мере номинально – журналисткой и увидела свое имя в газете, но все это сводили на нет высокомерие и предубежденность Эллиота Холла, которыми сочилась каждая строка статьи.

Как он мог опубликовать этот материал, даже не посоветовавшись с ней? Как он вообще посмел написать такое? Она считала, что они расследуют обстоятельства смерти Доминика, однако лежавший перед ней пасквиль представлял собой хрестоматийный пример безоглядного стремления к сенсационности в прессе.

И все же чтиво это, нужно признаться, было захватывающее, и в любое другое воскресное утро – до выставки, до Эллиота Холла – Эбби наверняка получила бы от него большое удовольствие.

Внимательно перечитав весь материал, Эбби сделала вывод, что Эллиот не сообщил ничего такого, что, судя по полученной ими информации, было неправдой, но в его интерпретации все это выглядело пошлым и даже непристойным. Доминик Блейк был представлен здесь декадентствующим оксбриджским[47] щеголем, использующим свои связи, чтобы соблазнять жен и дочерей аристократов и выкачивать из них информацию, которую затем с радостью скармливал своим советским нанимателям. По словам Эллиота, Доминик был самым обыкновенным предателем, который по каким-то причинам испытывал неприязнь к истеблишменту и продал родину за возможность жить красиво. Именно поэтому он стал шпионом. Розамунда была ему под стать: Эллиот давал понять: ее «опасный крен влево» означал, что она придерживалась линии поведения своего бойфренда. В заключение автор намекал, что Доминик был уничтожен МИ-5, службой безопасности британской контрразведки, благодаря чему не успел причинить еще большего вреда стране. Неудивительно, что Розамунда пришла в ярость.

Эбби взяла телефон, чтобы позвонить Эллиоту, но вовремя сообразила, что в Сан-Франциско сейчас за полночь. Они были не настолько близки, чтобы она могла звонить ему в такое время, даже если бы у нее был какой-нибудь очень хороший повод. Она помнила, как Ник в разговоре с друзьями как-то заметил, что когда тебе кто-то звонит глубокой ночью, это, скорее всего, или сумасшедший, или навязчивый преследователь. Но были и другие невеселые мысли, которые ее останавливали. Что, если на другом конце провода она услышит тихое хихиканье или он просто вежливо отошьет ее, потому что в данный момент не один? Не стоит с утра портить себе настроение еще и этим.